отгружает на «стройку века» отечественные рельсы из заказанных общим объемом 5 млн. пудов.
Но Сергей Мальцов кипит новыми идеями – бредит паровыми машинами, что к середине XIX века творят повсюду промышленный переворот. Правда, творят этот переворот руками немцев и англичан. Своих паровиков лапотная Россия не производит. Мальцов берется этот пробел ликвидировать. Это вызывает издевательский смех при дворе.
«– Ты с ума сошел! – останавливает Мальцова великий князь Михаил Павлович.
– Почему, выше высочество? – недоумевает тот.
– Да как же, ты соперничаешь с англичанами!..
– Хочу, чтобы машиностроение устроилось и у нас.
– Ну, смотри, – грозит дерзкому русскому заводчику царедворец, – приемку сделают такую, что несдобровать!»
Через пару лет Мальцовские паровики всё-таки вытесняют англичан. Себе в убыток, но рынок отбили. Людиновские и Сукремльские машины запыхтели сначала в Петербургском арсенале, а затем на Тульском оружейном заводе. Их шум стал все более различим и на речном флоте – мальцовские умельцы налаживают выпуск паровых двигателей для судов. Первых винтовых двигателей для пароходных флотилий.
Производство в Людиновско-Дятьковском промышленном кусте растет, как дрожжах. За первых 10 лет генеральского командования увеличивается на порядок: с 400 тыс. руб. в год до 4 миллионов. Постепенно приобретает имперский масштаб. Временами даже его перерастая. Предприимчивый магнат сколачивает вокруг своих чугунолитейных, стекольных, винокуренных и просто земельных активов своеобразную державу – населением примерно тысяч в 100 и площадью тысяч в 10 километров квадратных. Аккурат на стыке Брянских, Смоленских и Калужских земель.
Этакое государство в государстве: с собственной крепостной системой, отдельным промышленным производством, лично придуманными деньгами, особым снабжением, местным университетом, литейными школами, бесплатными лекарнями, собственноручным телеграфом, самостийно узкоколейкой и даже полицией, тоже в уникальном, мальцовском исполнении. Всё у Мальцова было свое. Отдельное. Выстроенное на свои миллионы. Ясное дело, и храмы – тоже…
Цель – удержать в условиях антикрепостнической реформы капиталистическое, по сути, производство – удержать в едином крепостническом кулаке. Дабы вдарить этим кулаком по иностранным конкурентам русских заводов. Цель, ясное дело, трудно исполнимая, но для стойкого державника Мальцова заветная. Любопытствующие обнаруживали в мальцовских владениях курьезное зрелище – некое подобие крепостной республики: во главе жесткий сатрап, приковавший к своим заводам тысячи подневольных и он же – их благодетель, кормилец и просветитель. Наравне с ними, кстати, вкалывающий и с утра до ночи не вылезающий из задымленных цехов.
«Мальцов – описывает магната уже в ореоле славы один из современников, – небольшого роста крепкий старик, живой, красноречивый, всем интересующийся, но деспот и самодур. Мальцов, как и его служащие, почти все из крепостных, ходят в серых казакинах и ездят в безрессорных экипажах, сидя, как на эшафоте, спиною к кучеру. У него всё свое, даже меры: «мальцовская сажень» делится не на аршины, а на четыре «палки».
Курс на «всё свое» взял верх и при российском дворе тоже. За рельсами, паровиками и пароходами последовали паровозы. В 60-70 –х годах правительство размещает госзаказы на их изготовление исключительно из отечественных комплектующих и на российских заводах. Сергей Мальцов с воодушевлением берет эти подряды. Они требуют гигантских инвестиций. Приходится покупать в Европе старые паровозные заводы и монтировать их у себя. Небывалое напряжение сил и – вновь победа. Первый российский товарный паровоз в 1870 году выходит из цехов Людиновского завода.
Окрыленный успехом и уверенный в своей могучей промышленной империи Сергей Мальцов увеличивает ставки и быстро доводит паровозный госзаказ до гигантских размеров – 150 машин и 3000 тыс. вагонов, которые берется поставить в течение 6 лет. Вкладывает в свое крепостное производство практически все накопления. Берет, где только можно в займы. Строит, модернизирует, реконструирует… Торопится и горячится. Не обращает внимание на важнейшие технологические нестыковки: как-то – оторванность от главных железнодорожных артерий. Изготовленные паровозы приходится переправлять на баржах по узким местным речкам, катать вручную…
Его предпринимательский риск всё чаще приобретает в свете черты авантюры. Мальцовская самодержавность уже оборачивается самодурством. Промышленные вложения трактуются, как мотовство. Меценатство, как – придурь. Семья ропщет. Жена кляузничает. Все требуют денег. А они застряли в правительстве, которое вдруг расхотело оплачивать крупнейший мальцовский госзаказ. И вернулось на импортные рельсы, отказав, по сути, русским промышленникам в поставке своих паровозов для отечественных железных дорог.
Крепостнической или даже полукрепостнической мальцовской промышленной империи выпутаться из такой передряги было очень сложно. По сути это был приговор, вынесение которого удалось только отсрочить, но не избежать. В 1885 году заводы Мальцова стали банкротами. Самого Сергея Ивановича еще раньше отстранили от дел. Под предлогом умалишенности. И отправили в Крым выращивать цветы и дышать воздухом. Промышленная империя магната попала под казенное управление и постепенно пришла в упадок. До прежних мальцовских высот она уже не поднялась никогда: ни до революции, ни после…
Переговариваются колокола. В уединенной сосредоточенности православных звонниц. Ты поднимаешься к ним на самый-самый верх, по уходящим ввысь скрипучим вытертым ступеням. И нет больше сил обывательского притяжения. И ты паришь над разом сжавшимися улицами, малюсенькими домами и, точно из цветочного горшка торчащими, двухвековыми липами.
Окинь городскую даль спокойным задумчивым взором. Возьми в руки узловатый шнур и поговори с колоколом. Он отзовётся. Извлечённый из колокольных глубин звук долго витает над ставшими вмиг малюсенькими улицами, сжавшимися домами, торчащими, словно из цветочных горшков, двухвековыми липами.
Голос колоколу дан, видимо, для того, чтобы рассказать о просторе. О необходимости денно и нощно пополнять его запас: широкими речными долинами, тающими в небесной глубине соборными крестами, долго убегающими за горизонт серпантинами дорог.
Воспетая колоколами даль пространств, видимо, и порождает долготу любви. Сначала, может быть, на год или два – до следующей колокольной мовы. А там, глядишь – и на все прочие, отмеренные тебе судьбою дни. Пожалуй, лишь об этом ведут речь колокола в своих радостно-печальных перезвонах.
«Если вы построили храм – бесполезный, – писал Экзюпери, – бесполезный, потому что он не служит для стряпни, отдыха, заседаний именитых граждан, хранения воды, а только растит в человеке душу, умиротворяет страсти и помогает времени вынашивать зрелость, если храм этот похож на сердце, где царит безмятежный покой и справедливость без обделённости, если в этом храме болезнетворные язвы становятся Божьим даром и молитвой, а смерть – тихой пристанью среди безбурных вод – неужели вы сочтёте, что усилия ваши пропали даром?»
