блеском власти, но в сущности только говорит «да!», когда закону, написанному чиновниками, нужно, чтобы кто-нибудь сказал окончательно «да!».
Да, реформу дал царь.
Да, эра плантаторства, личного рабства в России кончилась…
Но вспомним слова Лаврова из его письма к Герцену: «дело не в том только, чтобы крестьянин был не крепостной, но чтобы он был точно свободен»… Освобождения такого не произошло, и мы имеем все основания считать, что отношение Лаврова к реформе сродни тому, которое было у Чернышевского, Добролюбова, Некрасова, Елисеева и других демократов и которое так афористически выразил Огарев: народ царем обманут.
1861 год был настоящей «эпохой конфуза», как однажды определил пореформенные годы Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, время срама, стыда, позора, необходимо превращавшего нравственного человека в критика, противника господствующих порядков, в революционера. А если в данном обществе, как писал позднее Лавров, «наиболее развитые и наиболее энергические люди становятся в ряды революционеров, это доказывает присутствие в обществе тяжелой болезни, которая настолько распространена и упорна, что не может быть излечена ни частными реформами, ни личными усилиями особей развить в себе истинные общественные идеалы и служить этим идеалам, но позволяет надеяться на выздоровление лишь при радикальном изменении общественного строя».
Летом 1861 года на страницах «Колокола» Герцен провозгласил: «Разрыв с этим правительством для всякого честного человека становится обязательным». Если и были, возможно, какие-то нити, нравственно связывавшие Лаврова с существующим политическим режимом, теперь они рвутся окончательно.
Но ведь на нем мундир, он служит.
Что делать — в иных условиях приходится придерживаться нравственной максимы, которую Лавров назвал как-то «мудрым жизненным правилом Канта»: не говорить против убеждения, но умалчивать иные свои убеждения.
«Только тот, кто решается, участвует не как автомат, а как человек в процессе жизни. Хороший критик существующего — умный человек; но лишь тот, кто решается действовать на основании своей критики, — человек нравственный» — так говорил Лавров в своих лекциях о современном значении философии. И сам следовал этим принципам.
Правда, в своей антиправительственной деятельности Петр Лаврович предельно осмотрителен, осторожен. Его участие в общественных выступлениях вполне соответствовало не только характеру его убеждений, собственному пониманию общей ситуации, но также и личным способностям и возможностям.
Не позволяя себе заводить какие бы то ни было разговоры на политические темы в учебных классах («кроме дела мы никогда ничего от него не слышали», — вспоминал один из слушателей Артиллерийской академии), Лавров своими лекциями — даже по специальным вопросам — воспитывал молодежь в духе высоких нравственных идеалов. По свидетельству ученика Лаврова Н. Н. Фирсова, в его лекциях (официально только математических) проступала также масса иных знаний, уже приведенных им тогда в систему «настолько стройную, что она легко воспринималась юношескими умами, которые над ней задумывались и черпали в указаниях Лаврова стремление к самоусовершенствованию, к утилизированию себя, своих познаний и своей будущей деятельности в самом широком и лучшем смысле».
Ведущий лектор по математике, Лавров преподает также (с 1858 года) и теоретическую механику. Среди его слушателей (с некоторыми из них мы еще встретимся) — причастные к выпуску «Великорусов» Владимир и Святослав Лугинины; брат историка М. И. Семевского — Александр Семевский, Александр Лобов (который десяток лет спустя поможет Лаврову с изданием «Вперед!»), будущий известный издатель Флорентий Павленков, поляк Станислав Дзержановский, скрывшийся вместе с пятью другими поляками — слушателями Михайловской академии — в апреле 1863 года из Петербурга и примкнувший к повстанцам. Некоторые из молодых офицеров близки Лаврову, посещают его «вторники».
Популярностью пользуется Лавров и за стенами академии. К. А. Тимирязев рассказывал, как студенты, среди которых находился и он сам, провожали Лаврова на лекции в академию и обратно — ив это время Лавров делился с ними планами своих курсов. Кроме академии, Лавров продолжает преподавание в Константиновском военном училище: с июня 1860 года он выступает здесь в роли наставника-наблюдателя (начальство этого заведения вполне им довольно: весной 1861 года по представлению его директора Лавров награждается орденом Св. Станислава II степени).
Стремление Лаврова расширить круг просветительской деятельности естественно приводит его к намерению участвовать в работе так называемых воскресных школ. Эти школы в начале 60-х годов создавались во многих городах России. Особенно горячим их энтузиастом был профессор Киевского университета П. В. Павлов (в декабре 1859 года он переехал в Петербург). К июню 1862 года по стране насчитывалось 274 школы. Несколько тысяч учителей и студентов, писателей и журналистов, офицеров и чиновников преподавали в них основы знаний молодым рабочим, солдатам, ремесленникам, их детям. В Петербурге было 28 таких школ (да еще 6 в губернии). Их работой руководил Совет уполномоченных, возглавлявшийся значительное время П. В. Павловым. Среди организаторов и учителей школ мы видим и некоторых знакомых Лаврова: в Самсоньевской школе революционную пропаганду вел С. С. Рымаренко; распорядителем воскресной школы при 3-й гимназии был выпускник Михайловской академии поручик И. И. Аверкиев; в салоне Штакеишнейдеров Лавров часто встречался с еще одним активным деятелем этого движения — Н. С. Кудиновичем. Петербургская интеллигенция не раз устраивала вечера в пользу воскресных школ. На них выступали Бенедиктов, Полонский, Майков, Писемский, Достоевский, Шевченко… Рвался к этому и Петр Лаврович.
1 мая 1861 года попечитель петербургского учебного округа сообщил министру народного просвещения, что полковник Лавров представил ему программу лекций о грамотности, которые он желал бы прочесть в пользу воскресных школ, и что университет против этого не возражает. К отношению была приложена и собственноручно написанная Лавровым программа: «Грамотность на разных ступенях развития человека. Грамотный простолюдин. Грамотный человек образованного общества. Грамотный писатель».
Неизвестно, что именно стало камнем преткновения, но лекции Лаврову прочесть не разрешили.
А полковник Лавров в это время развивает бурную деятельность в Литфонде. Еще в феврале 1861 года на общем собрании его избрали членом комитета и казначеем фонда — и Петр Лаврович с энтузиазмом взялся за исполнение возложенных на него обязанностей.
Энтузиазм этот легко объясним. В годы революционной ситуации Литфонд играл роль своеобразного центра консолидации русской интеллигенции. Используя средства, составлявшиеся из взносов, пожертвований, процентов с изданий, сборов от чтений и спектаклей, комитет Литфонда выдавал пенсии и единовременные пособия особо нуждавшимся писателям и ученым. По этим его деятельность не исчерпывалась. Силою событий Литфонд оказался втянутым — и чем горячее были эти события, тем больше — в общественное движение. Правда, по своему социальному составу, по идейным устремлениям его членов Литфонд был очень разнороден: «…пестрое общество от Чернышевского до министра иностранных дел», — итожил свои впечатления от одного из собраний у Е. П. Ковалевского, председателя фонда, Никитенко. В этом-то обществе, став одним из активных его функционеров, Лавров — с его, казалось бы, неискоренимой склонностью к компромиссам и соглашениям — выступил ферментом,
