[…] p. s. – пиздец письмо, в общем, про Гинзбёрга, очевидно, что он принял у толпы мантию (давно) и это скверно, потому что, как только толпа вручает тебе мантию и ты ее принимаешь, они начинают на тебя срать. однако Аллен этого не знает. он думает, что ему хватит чуйки через это переползти. не так. борода у него торчит и скорее спасает его, но нельзя писать поэзию с бородой. я теперь едва могу его читать. его яческие штуки с самопровозглашенным БОГОМ и ВОЖДЕМ попросту скучны и одержимы. ну и он вынужден цепляться за Лири и Боба Дилана, которые попадают в заголовки. все это плохие шаги. все это очевидно, но никто ничего про это не говорит, главным образом потому, что они немного боятся Аллена, как немного боятся (больше боятся) Крили. эта тусовка вся впустую, немного напоминает фильм ужасов – на самом деле хочется смеяться, но в воздухе смердит. по-моему, вся эта искореженная зверская дрянь как-то соотносится с С. Ш. Америки, хоть и не уверен. господи, способны ли европейцы так все проебывать? полагаю, способны, но не с такой последовательностью и точностью.
[Херолду Норзе]3 ноября 1967 г.
[…] из-за всего этого, «Вечнозеленого [обозрения]» и «Пингвина», и это хорошо, мы можем выдержать порцию света, лишь бы только писакам и ослам не досталась вся балеха, нам по-прежнему следует помнить, откуда мы взялись и что это все такое. голова должна оставаться там, где она есть. боец хорош только до своего следующего боя; последний не поможет ему продержаться и первого раунда. писать – это вроде оставаться в живых, пища, каша, выпивка, жаркая поебка. эта печатка и очищает, и перемалывает, и выравнивает, и молится. никто никогда не попросит меня выдвигаться в Президенты на платформе «Дурь – в каждый Котелок». мне хватило скверных работ. а если им подавай божественности, пускай поищут у себя в церкви на углу. мне же нужны только ленты для пишущей машинки, бумага, что-нибудь поесть и где пожить – предпочтительно с окном на улицу и сральником не в общем коридоре, с квартирной хозяйкой, у которой хорошие ноги, и она шелестит бедрами и задом, когда трется о тебя время от времени. О меня, время от времени.
[Херолду Норзе]1 декабря 1967 г.
получил сегодня «Вечнозеленое»-50 с моим коротким стихотворением в нем, сильно под конец, там все усеяно знаменитыми, вот они: Теннесси Уильямс, Джон Речи, ЛеРой Джоунз, Карл Шапиро, Уильям Истлейк… но написано все плохо, кроме меня и очень хорошей пьесы Хиткоута Уильямса «Местный стигматик», которая впервые прошла в Эдинбёро в театре «Траверз»… чем бы оно ни было. так или иначе, написано хорошо. А вот у Речи материал был очень плох, и у Уильямса с Шапиро почти так же плохи. но все это я понял давным-давно – ныне знаменитые некогда писали хорошо, а теперь больше хорошо не пишут, а расхаживают, пристегнувшись к своим именам, к своим ярлыкам, и публика с журналами жрут за ними говно. боги благословили меня, не сделав меня знаменитым: я по-прежнему палю словом из орудия – а это гораздо лучше капели с вялого хуя. но из-за всего этого попасть в «Вечнозеленое» было мне полезно, поскольку научило меня, что всё есть ничто, а ничто есть всё, и тебе все равно приходится завязывать себе шнурки самому, если у тебя есть ботинки, и творить собственное волшебство, если есть что творить. Меня больше беспокоит стихотворение про бой быков, что подлинне́е, которое я им сделал, и надеюсь, оно у меня в уме выйдет нормально, когда выйдет. штука с «Вечнозеленым» в том, что можешь растрясти в ком-то жизнь, до кого раньше мог и не достать, но это касательная, главное, конечно, в том, чтобы мясо посолить и поперчить, записать, а где появится – не важно. есть какие-то основные истины, иногда, по-моему, а мы по большей части о них забываем. или же они в нас притупляются, или мы из них продаемся. я, вероятно, пишу всю эту срань про «Вечнозеленое» потому, что меня мучает совесть, и я боюсь, что как хороший писатель оскальзываюсь ради того, чтобы попасть к ним на глянцевые страницы. с другой стороны, есть и радость ребенка на Рождество, когда открываешь чулок, набитый добром. это славно. в конце концов, когда стихотворение завершено, от тебя не остается ничего, кроме торговца куриным пометом, а кто ж не хочет появиться в «Вечнозеленом», а не в «Эпосе, ежеквартальнике стиха»? быть может, поистине хорошие люди еще не прибыли. быть может, мы по-прежнему в стадии кокона, а то и хуже, и нас выдерут из этих ебаных коконов еще до срока. ах. эмм. у меня определенно все слабости шайки необученных матросов, только сошедших на берег после 90 дней в открытом море, без сна, и круглоглазых женщин там не так уж много. в общем, я не делаю вид, будто я какой-то Христосик, да и так или иначе Христосиком быть не стоит и кошачьей какашки, тебе не кажется? Мне кажется.
[Джеку Мишелину]2 января 1968 г.
[…] Да, ты прав – стихо-мир как бы такой шелковистый, и в нем господствует мягкое фуфло, «Поэзия» (Чикаго), которая, давным-давно, была хорошим журналом, теперь пастбище и брех-машина для обрюзгших липовых поэтов, трюкачей, но она за нами наблюдают – они приходят и звонят в дверь, они хотят посмотреть на тварь и увидеть, как это делается. Но ничего не видят – красноглазого пердуна на тахте с бодуна, который разговаривает, как газетчик на углу. […]
Слава + бессмертие – игры для других. Если нас не узнаю́т, когда мы идем по улице, нам повезло. Лишь бы работала печатка, когда мы за нее в следующий раз сядем.
Моей маленькой девочке я нравлюсь, и этого уже довольно.
[Чарльзу Поттсу]26 января 1968 г.
[…] Мне нравится ДЕЙСТВИЕ. В смысле сам знаешь, до чего медленно шевелятся некоторые журналы, в этом есть что-то омертвляющее – зеваешь, зеваешь, ох матушки, зачем все это? сам знаешь. похоже, многие из них ждут пожертвований или чудес. ни то ни другое не поступает; с таким же успехом могли бы подготовиться и проталкиваться сами. колонку в неделю для «Открытого города» я пишу по одной-единственной причине – покамест. ДЕЙСТВИЕ, оно выпрыгивает из машинки на страницу. отдаю ее [Джону] Брайену, БАЦ, она ВЗРЫВАЕТСЯ, тут не надо никакой журналистики, потому что оно мгновенно, плохо, а искусство и хорошее искусство создаются одновременно. То есть элемент времени к этому никакого отношения не имеет. не объясняю я толком, надо успеть к почтовому ящику к 5 часам.
В 1967 году Буковски безуспешно подавал заявку на стипендию Национального фонда искусств и гуманитарных наук.
[Херолду Норзе]20 апреля 1968 г.
[…] написал Кэролин Кайзер, чтобы выслала еще один бланк заявки, устало попробовать еще раз податься на грант. я слыхал о некоторых, кому гранты давали, и знаю, что это не очень много – в смысле если сопоставлять с талантом. кроме того, кому-то гранты предлагали, а они на них даже не подавали, и кое-кто из них от грантов отказался. Наверно, они не так голодают и близки к безумию, как я. к тому концу близки. ну, от дорогуши Кэролин ничего, но я полагаю, на это нужно время. однако в прошлый раз я узнал так быстро. и славное длинное письмо, что случилось? остается лишь гадать о том, что творится под землей и над землей, о чем мы ничего не знаем. кажется, у меня на спине мелом поставлен Х. я готов к мяснику. на днях рыскало Ф. Б. Р., расспрашивали обо мне квартирного хозяина и соседей. мне хозяин рассказал. поскольку я бухаю с хозяином и его женой, ко мне идет трубопровод. [Даглас] Блазек говорил мне, что год или 2 назад Ф. Б. Р. приходило и к нему и расспрашивало обо мне. не знаешь, Национальный фонд содержится првт-м? может, поэтому Кэролин молчит, а может, от меня и тебе пиздец. по-моему, я тебе рассказывал, как меня одна шишка опрашивала в длинной темной комнате с лампой на конце большого стола. как у Кафки-наци. Мне сказали, что им не нравится моя колонка «Заметки старого козла». Я спросил: «следует ли нам считать, что почтовые официальные лица – новые литературные критики?» «э-э, нет, мы не это имели в виду». черта с два. потом он мне сказал: «если б вы держались поэзии и поэтических книжек, с вами бы все было в порядке». «но вот это…» – и он постукал по газете и моей колонке, а остального не договорил. их само письмо просто злит, у меня же вообще там почти без непристойностей. они не знают, как меня подцепить. и мы продолжаем здороваться за руку. но они ждут одного моего неверного шага, и вот тут-то вмешаются и свернут мне шею. меж тем надеются, что меня из-за всего этого одолеет паранойя, и я начну кидаться на тени и смывать свои заначки удачи в сральник. что я вполне запросто, к черту, мог бы. а пока я тем немногим, кого знаю, говорю, что могут держаться от меня подальше, если хотят. и это поразительно. сказал уже нескольким, и больше от них ни звука. почти все, как я выяснил, то или иное говно, глубоко внутри. я – обсифаченная рыжая, которую высаживают из машины на углу.
