работать над развитием убойных штаммов, будто это было самоцелью.
Наконец, утверждал Домарадский, работа с оружием была неизбежным компромиссом, на который он должен был пойти, чтобы иметь возможность заниматься любимым делом. «Существовавший строй вынуждал талантливых и честолюбивых людей искать выход своим силам. Для этого нередко приходилось идти на сделку с совестью», – пояснил он.
Внутренняя потребность Домарадского «заниматься наукой» была настолько насущной, что он не мог дождаться начала работы исследовательской базы «Биопрепарата». Поэтому осенью 1974 года он устроил временную лабораторию в закрытом помещении одного из московских НИИ и начал экспериментировать на любимом предмете: генетических манипуляциях с чумной бактерией.
* * *
Книга Домарадского, однако, не стала сенсацией, какой могла бы быть, выйди она несколькими годами раньше. К 1995 году бóльшая часть секретов «Биопрепарата» уже была раскрыта двумя перебежчиками – Владимиром Пасечником и Кеном Алибеком. Пасечник был директором ленинградского НИИ сверхчистых препаратов; в 1989 году он ушел к англичанам. Вслед за ним, в 1991-м, к американцам ушел Алибек – замдиректора всей системы «Биопрепарат». Их рассказы о советской программе БО повергли в шок западных разведчиков и политиков. Под давлением этих доказательств Ельцин был вынужден признать нарушение Советским Союзом биологической конвенции и согласиться ликвидировать российский арсенал под контролем американцев.
Так вышло, что признания Домарадского я прочитал только в 2010 году, когда начал писать эту книгу. До этого момента я думал, что все уже знаю из публикаций Пасечника и Алибека. Но меня ждал сюрприз: в своей книге Домарадский много раз упоминал моего отца.
За много лет до того, как возник «Биопрепарат», Домарадский, молодой микробиолог из Саратова, несколько месяцев стажировался в московской лаборатории отца. Там между ними произошла ссора из-за авторства одной совместной разработки, и они не разговаривали много лет. Домарадский пишет, что сожалел об этой размолвке и даже считал себя «отчасти виноватым». Когда много лет спустя он стал руководителем МНТС, он пригласил отца принять участие в программе под кодовым названием «Плазмида». Это была одна из задуманных Овчинниковым площадок «свободного обсуждения» проблем фундаментальной науки, где знания и идеи могли перетекать из «открытой» академической системы в закрытую. Раз в несколько месяцев в рамках «Плазмиды» Домарадский собирал всесоюзные совещания, на которых корифеи молекулярной генетики вроде моего отца или Хесина читали лекции и проводили семинары по теме плазмид – автономных молекул ДНК, способных перетекать из одной клетки в другую и перетаскивать за собой разнообразные гены. Именно при помощи плазмид молекулярные генетики могли конструировать необычные сочетания генов. Слушателями всей этой премудрости были десятки молодых ученых, появлявшихся неизвестно откуда и исчезавших неизвестно куда – сотрудники системы «Биопрепарат».
Книга Домарадского помогла мне выстроить хронологию того, что и когда мой отец мог знать о программе БО. В 1973 году, когда он поделился со мной подозрениями в отношении Овчинникова, это были не более чем догадки, потому что «Биопрепарат» был тогда всего лишь в проекте. В 1975 году, когда я уезжал из СССР, строительство института в Оболенске только завершалось, а набор персонала только начался. К 1980 году работа над БО шла уже полным ходом. Отец, конечно, сам в этих разработках не участвовал, но он хорошо знал Домарадского, а на конференциях «Плазмиды» читал лекции секретным ученым. Он не мог не догадываться, хотя бы в общих чертах, чем все эти люди занимаются. Он был буквально в одном шаге от главной военной тайны страны.
В то время как Домарадский с Овчинниковым трудились над строительством «Биопрепарата», новая биология заботила научное сообщество на Западе с совершенно другой точки зрения.
В середине июня 1973 года, как раз в то время, когда Овчинников объяснял Брежневу военные перспективы биотехнологии, 143 молекулярных генетика со всех концов США собрались в школе-интернате в Нью-Хэмптоне, штат Нью-Гэмпшир, пустующей во время летних каникул. Они приехали на ежегодную Гордоновскую конференцию по нуклеиновым кислотам – неформальную встречу, на которой ученые обсуждают свежие результаты и тенденции в этой области.
Обычно эта конференция была местом тихих и непринужденных коллегиальных бесед, но на этот раз один из докладов, представленных в предпоследний день встречи, вызвал необычайное оживление. Предметом спора были последние достижения в области генной инженерии.
Авторам доклада удалось соединить в пробирке два фрагмента ДНК, выделенных из разных организмов. Полученный генетический гибрид, или «рекомбинантную ДНК», затем перенесли обратно в живую клетку, которая делилась и размножалась, давая начало клону, сочетавшему особенности двух исходных организмов. Отсюда и термин – клонирование, или сплайсинг, генов.
Когда до присутствующих дошло значение этой работы, в зале заседаний поднялся ропот. Несколько участников попросили организаторов выделить дополнительное время для обсуждения потенциальных опасностей рекомбинантной ДНК. В качестве примера непредвиденных последствий называли недавнюю работу генетика из Стэнфорда Пола Берга, которому удалось встроить ген, вызывающий рак, в ДНК безвредной бактерии из кишечника человека под названием E. coli. Это, конечно, было важным достижением в изучении рака. Но предположим, что бактерия вырвалась из лаборатории Берга и вызвала эпидемию рака, распространяющуюся как желудочный грипп [25]. Это было бы катастрофой для всего человечества!
В ходе дискуссии разгорелись страсти. Группа молодых ученых объявила новый метод неэтичным, ибо в принципе он мог быть использован для «улучшения» человеческой породы. Они также выразили беспокойство по поводу возможного использования генно-инженерных организмов для биологической войны. Более холодные головы авторитетных ученых возобладали над паникерами, но большинство все же сочло, что для беспокойства есть основания, и проголосовало за то, чтобы вынести вопрос на рассмотрение более широкого научного сообщества. Руководители конференции написали письмо президенту Национальной академии наук США, призывая его «создать комиссию для изучения этой проблемы и выработки конкретных рекомендаций и руководящих принципов, если таковые покажутся необходимыми».
* * *
В апреле 1974 года, в дни, когда «Биопрепарат» утверждaлся советским руководством, в конференц-зале Массачусетского технологического института собрался Комитет по рекомбинантной ДНК – одиннадцать ведущих генетиков США. Среди них были Джеймс Уотсон, открывший двойную спираль ДНК, и Пол Берг, ученый, который первым клонировал ген рака. Группа быстро согласилась созвать в начале следующего года всемирную конференцию, на которой будут рассмотрены потенциальные опасности новой технологии. Вопрос, что делать до тех пор, вызвал бурную дискуссию. Как остановить сотни ученых по всему миру, стремящихся использовать новый метод для клонирования всевозможных генов, не задумываясь о возможных последствиях для себя и для общества? Участники сделали публичное заявление, которое стало моментальной сенсацией.
«Письмо Берга» – так оно вошло в историю – с заголовком «Потенциальная биологическая опасность рекомбинантных молекул ДНК» появилось одновременно в журналах Science и Nature в июле 1974 года. В нем члены комитета призывали «ученых всего мира» добровольно приостановить эксперименты до тех пор, пока конференция по рекомбинантной ДНК не оценит их потенциальной опасности. Газеты и ТВ по всему миру тут же разразились сенсационными заголовками о микробах-убийцах, убегающих из лабораторий микробиологов. В СССР об этом ничего не сообщалось, но мы с Валей знали обo всем из иностранных радиопередач. В те дни (сразу после визита Никсона) мы отдыхали от московской суеты на пляже в Крыму, но следили за событиями в мире через мой транзистор Sony.
К числу экспериментов, запрещенных Комитетом Берга, относилось клонирование генов устойчивости к антибиотикам или производство токсинов. Когда, сидя на пляже в Крыму, я это услышал по радио, я чуть не подпрыгнул. Я представил себе, как Овчинников именно такими способами конструирует смертоносные штаммы.
– Если твой начальник раньше до этого не додумался, то теперь он точно станет делать то, что там пытаются запретить, – сказал я Вале. – Представь себе микроб, устойчивый к антибиотикам, выделяющий столбнячный токсин, который распыляют военные самолеты. Это и есть сверхоружие!
Но Валю раздражала моя зацикленность на Овчинникове: «У тебя нет никаких доказательств, что он этим занимается. И ты настроен против него. Но он не должен быть злым гением, чтобы из вас двоих я выбрала тебя. Причиной был ты, а не он».
* * *
В первую неделю августа мы вернулись из Крыма
