Беседы были короче, чем с Бондаренко, но тоже корректные, уважительные. Меня удивил вопрос секретаря партийной организации, начальника 3-го отделения Ахломова Евгения Петровича: «Александр Александрович, а вот возникла необходимость что-то достать на объекте для личного пользования руководства, сможете?» Ответ, конечно, был отрицательным, что вызвало положительную оценку. Со своей жизненной позицией я не расстаюсь и по сей день, даже в мелочах, придерживаюсь заповеди Ф.Э. Дзержинского: у чекиста должны быть чистые руки, горячее сердце и холодная голова.
Евгений Петрович задал еще один уточняющий вопрос: есть ли у меня и моих ближайших родственников дача? На отрицательный ответ последовал облегченный, одобрительный вздох. Я тогда не мог знать, что Ю.В. Андропов был резко против «хозяйственного обрастания чекистов», считая, чекист рано или поздно, но обязательно начнет искать пути приобретения строительных материалов, которые в то время были большим дефицитом, и, таким образом, он встанет в зависимость перед строительными дельцами.
Очень глубокое хорошее впечатление осталось у меня от беседы с заместителем начальника отдела Григорьевым Николаем Ивановичем. Он строго смотрел на собеседника сквозь папиросный дым и так же строго задавал вопросы с вологодским оканьем. Но через две-три минуты мы были если не друзьями, то почти товарищами. Он помог раскрепоститься, быть откровенным.
Сам доверительно рассказал о своей довоенной службе, о трудностях военной поры, об особенностях оперативной службы во время войны с Японией. Наш разговор несколько раз прерывали телефонные звонки. Голос его был прокурен, в разговоре он допускал и непечатные выражения. Но меня это совершенно не коробило, не только оттого, что я родился в рабочей семье, провел детство и юность в бараке, где доводилось слышать и не такое, но и потому, что Николай Иванович разговор вел в доброжелательном тоне, рассказывал то, что пережил, и это нравилось мне.
Когда я уже был зачислен в штат 1-го отдела 2-го отделения, я не испытывал робости в общении с ним, памятуя о том первом нашем разговоре.
В 1969 году я позвонил по телефону-«кремлевке» (закрытая связь для работников ЦК КПСС, партийного аппарата) заместителю начальника ОТУ ГРУ генералу М. и попросил аудиенции. Такой телефон имели только крупные руководители ГРУ, и такой же аппарат стоял в кабинете чекиста.
Получил согласие, пришел в приемную генерала, а тот принимал сотрудников, но не приглашал чекиста, то есть меня. Я засек время и спустя сорок две минуты зашел, дождавшись очереди, в кабинет, решил с генералом оперативные вопросы, а затем высказал ему свое непонимание. Зачем было по «кремлевке» давать согласие на эту встречу и заставлять ждать почти час? Я истолковал поведение генерала как неуважение к органам безопасности. Генералу — участнику войны в Испании, прошедшему Великую Отечественную войну, было неприятно слышать укоры от старшего лейтенанта. Однако он попросил забыть этот разговор, заверив, что подобное не повторится.
Не зная глубоко характер генерала М. и его взаимоотношений с сотрудниками КГБ, я предположил, что разговор останется между нами.
Вообще оперативный работник особого отдела, особенно на периферии, очень сильно зависит от командира части, которую оперативно обслуживает. Денежное содержание получает в войсковой части, жилье — из фонда войсковой части, транспорт может использовать только с разрешения командира части, и многие другие вопросы житейского плана приходиться решать через командира. Такая зависимость приводит к конфликтным ситуациям между командиром и оперработником особого отдела, особенно если командир части глубоко не проник в задачи, решаемые особыми отделами. Некоторые оперработники испытывают робость перед командиром в силу разницы в звании или возраста.
Продолжая анализировать беседу с генералом, я пришел к выводу, что в любом случае надо об этом доложить руководству. Я поднялся в свой кабинет, в нем находились мои кураторы, оперработники Филиппов, Котельников и заместитель начальника отдела Григорьев. Несколько возбужденный, я подробно доложил о своем разговоре с генералом. Николай Иванович внимательно выслушал, спросил, ничего ли я не упустил, минуту раздумывал, а потом с матерком стал хвалить меня, повторяя: «Молодец, молодец, хвалю, хвалю. Но, если будет жалоба со стороны генерала, накажу, и строго». Григорьев понял, что я лебезить с руководителями объектов не буду, и это ему понравилось.
Спустя неделю или две Николай Иванович решил провести вербовочную беседу с подготовленным мною кандидатом на вербовку — хозяином явочной квартиры. Вербовочную беседу вел сам. Говорил, как всегда, медленно, убедительно, спокойно и рассудительно. Он так расставил акценты в беседе, что и хозяин, и его жена с желанием согласились на предложение о сотрудничестве. Для меня это был наглядный урок, которым я пользовался в дальнейшем, в том числе и при обучении слушателей Высшей школы КГБ.
Еще я обратил внимание на то, как Григорьев вел занятия по чекистской учебе. Слова текли сами собой, сюжеты и картины острых чекистских операций сменяли одна другую. Николай Иванович акцентировал внимание на главном и вместе с тем подробно разбирал нюансы. Его занятия вызывали чувство гордости за избранную профессию, за службу во втором отделении и причастность к работе с военными разведчиками.
Методику захода в квартиру разрабатываемого Григорьев также скрупулезно разбирал. Подготовительную часть — как готовиться к этому мероприятию, как инструктировать сотрудников 12-го отдела КГБ во время захода и во время их пребывания в квартире. Рассказал поразивший меня случай: проверяемый под коврик, лежащий внутри квартиры у двери, положил несколько горошин. И когда пришел вечером домой, то первым делом поднял коврик и обнаружил раздавленные горошины, разоблачив, таким образом, действия контрразведчиков.
Расскажу еще поучительный пример захода в квартиру разрабатываемого. Перед прокладкой кабелей сотрудники 12-го отдела КГБ решили быстро перекусить. Они съели по паре бутербродов с салом. Руки тщательно не вытерли, частицы сала оставили на проводах. Установив подслушивающую аппаратуру и проверив ее работу, покинули квартиру. Утром следующего дня аппаратура перестала работать. Пришлось вновь посещать квартиру, осматривать ее. Каково же было удивление техников — электропроводку съели мыши. Тогда и вспомнили о бутербродах с салом.
Часто Николай Иванович напоминал молодым чекистам: «Разведка и контрразведка ведут между собой жестокую бескомпромиссную войну. Кто лучше и тоньше замаскирует своих агентов, кто лучше сохранит тайну организации, кто использует свои средства на высоком профессиональном уровне, тот и будет победителем».
На занятиях Николай Иванович много внимания уделял инструктажам. Дело в том, что, подписав задание на проведение прослушивания, надо обязательно проинструктировать сотрудников, осуществляющих контроль, обращать внимание на тон разговора, условности в разговоре, интонацию, когда и в каких случаях срочно звонить исполнителю задания. Этим моментам Григорьев придавал большое значение и досконально рассматривал каждый случай.
То же самое касалось и инструктажа сотрудников наружного наблюдения. Необходимо было растолковать им, какими путями добирается изучаемый контрразведкой человек с работы домой и обратно. Если пользуется разными путями, то важно разобраться, почему, в какие дни, проверяется ли, останавливается ли на короткое время в конкретных местах. Такие нюансы помогали обнаружить на стенах зданий или столбах метки и т. д., и т. п., позволяющие сделать определенные выводы по проверяемому. После таких занятий я испытывал эмоциональную приподнятость и сопричастность к тайнам чекистского мастерства.
Весьма поучительный пример сотрудничества со службой НН рассказал Николай Иванович. Разрабатываемый нашим отделением офицер ГРУ И. обладал интересными способностями. Выходя из ресторана, он голосовал водителям, чтобы его подвезли. Почему-то водители легковых и грузовых машин всегда соглашались сразу. Бригада НН не успевала на первых порах за ним, упускала его, и это сильно раздражало их.
