— Ладно, попробую еще разок, даже если мне придется оставить здесь зарплату! — настаивал клиент.
— Клади сюда купюру, дружище, я ставлю две!
* * *
Мой дедушка часто говорил, что март — несчастливый месяц, и именно в марте он умер. Это случилось 9 марта 1972 года. Внезапно. Как принято говорить, его хватил удар. Смерть унесла его ночью. Он не страдал, и это самое главное. Покинув нас, дедушка нарушил предполагаемый порядок смертей в семье Нуманкадичей. Его жена, наша бабушка, давно болела, и мы думали, что она уйдет первой. Но судьба распорядилась так, что дедушка умер раньше нашей Матери.
* * *
Жизнь Хакни Нуманкадича потеряла смысл гораздо раньше, с тех пор как продажа семейного дома по улице Мустафы Голубича положила конец его ежедневным прогулкам: дом, Баскарсия, возвращение домой. Он спускался по улице Далматинска к базарной площади, а возвращался через большой парк, мимо лавок с хиппи. Он ходил, как он сам утверждал, чтобы заставлять работать свое сердце. Поскольку его внуки выросли, в большом парке он продолжал угощать незнакомых ребятишек сливами, а иногда — и каплей рома. Он доставал из карманов игрушки, приводившие в восторг ребятню. Теперь же, переехав в квартал Храсни, он целыми днями сидел дома и вспоминал те дни, когда его семья жила вся вместе.
Дедушка заботился обо всех членах семьи. Все любили его и охотно обращались к нему за поддержкой. Он всегда защищал своих детей и внуков, словно маленьких медвежат. Особенно своего сына Акифа Нуманкадича, представителя фирмы «Philips» в Боснии и Герцеговине, личного друга королевы Голландии. Но в последнее время нашему дедушке оставалось лишь ворчать в своей берлоге, как он называл свою маленькую квартиру в доме номер 45 на улице Браче Рибара.
Его смерть больше всего огорчила мою мать. Дедушка умер с обидой на Сенку. Накануне его смерти она выбросила на помойку его калоши. Потому что не могла больше смотреть, как ее отец ходит в обуви двадцатилетней давности, износившейся в прогулках между Белавой и Баскарсией. А ему как раз нравилось, что калоши были разношенными. Они стали такими широкими, что он мог свободно надевать их на свои ботинки.
Потрясенная этой ссорой и внезапным уходом своего отца, Сенка растерянно стояла на кухне, держа в руках пару новых калош. Она протягивала руки вперед, к иному миру, словно хотела помириться со своим покойным отцом. На самом деле дедушка умер гораздо раньше. Его сердце так и не смогло покинуть дом барона в Белаве, а того, что осталось от этого сердца в его груди, было недостаточно, чтобы заставить его жить и ухаживать за больной женой.
* * *
После смерти дедушки мой отец продемонстрировал, что мужчина с Балкан может быть предупредительным. Когда я поделился с Сенкой своим удивлением по поводу внимания, которое он начал ей уделять, она ответила:
— Ты не знал его отца. Он был готов все сделать для своей жены. Об этом знали все вокруг. Попроси она птичьего молока, и он его отыскал бы.
Мой отец, который не мог полностью отказаться от своего белого вина, разбавленного сельтерской водой, не уходил из дому так часто, как раньше. Для моей матери это стало самым большим утешением. К нам в гости приходили его друзья. А я больше не имел права ходить в FIS. Мне вообще запретили играть в футбол.
— Пока не исправишь свои единицы, никуда не пойдешь, и больше никакого бесконтрольного спорта, — заявил мой отец.
Он потребовал от матери, чтобы она отвела меня на легкую атлетику, поскольку «лишь король спорта может способствовать гармоничному развитию молодежи». Таким образом отец убивал двух зайцев: душевная рана Сенки заживала быстрее, поскольку мы проводили вместе больше времени, а я многому учился у именитых гостей, которые приходили к нам в дом.
* * *
У меня не было ни малейшего желания заниматься легкой атлетикой, но никто не спрашивал моего мнения. Это был самый плохой период моей спортивной карьеры. Полуразвалившийся дом рядом со стадионом «Косево» служил одновременно сторожкой, раздевалкой и офисом клуба «АК Босна». И все это на тридцати квадратных метрах. Каждый раз, переодеваясь в раздевалке, я не сводил глаз с потолка. Он находился под наклоном и удерживался тонкой балкой, и мне казалось, что он вот-вот рухнет мне на голову. Так называемый сторож исполнял также роль тренера. Во время тренировок он постоянно донимал меня, требуя, чтобы я поднимал выше колени:
— Ноги вверх, ноги вверх!
Его жена, прикладывая их ребенка к груди, время от времени выглядывала в окно, чтобы проверить, кого это ее муж с такой страстью просит поднять ноги вверх. Заметив меня, она понимала, что ее браку ничто не угрожает. Тренер настаивал, чтобы я поднимал выше колени, потому что думал, что я смогу стать хорошим бегу ном на двести метров с барьером. Я тренировался в спринтерских шиповках, которые были велики мне на два размера. На самом деле я делил эти шиповки с офицером JNA в отставке и еще двумя студентами физкультурного института. Мы были единственными членами этого легкоатлетического клуба. Я скоординировал расписание своих тренировок со школьными уроками и был счастлив, когда мне удавалось оставлять у себя шиповки на время всей тренировки.
* * *
Однажды я прибыл на беговую дорожку чуть раньше, поскольку мой последний урок в школе отменили. Я решил раз и навсегда уладить проблему с обувью:
— Можно найти для меня шиповки поменьше, необязательно новые, просто на два размера меньше? Мне трудно в этих бегать!
— Тебе, малыш, следует запомнить, что я не люблю парней, которые много из себя строят! Если ты считаешь, что можешь себе все позволить, потому что твой отец — помощник министра, то ты сильно ошибаешься!
Реакция этого странного человека меня озадачила.
— Нет, вы меня не поняли, шиповки нужны не моему отцу, а мне, чтобы улучшить результаты.
— Послушай, малыш, либо ты принимаешь здешние правила, либо валишь из спортивного центра, чтобы я тебя больше никогда не видел!
Гордость, с которой он произнес слова «спортивный центр», открыла мне глаза. Вопрос был исчерпан.
* * *
На разминке я почувствовал нечто странное под своей подошвой. Но чтобы не раздражать тренера, я огромными шагами помчался к первому барьеру.
— Выше ноги, черт возьми! — крикнул он. — Если ты зацепишь барьер и обдерешь себе колени о гравий, обвинят меня!
Пока по пустому стадиону разносился его голос, у меня возникло ощущение, что у моей правой ступни отрос шестой палец. Я поднял ногу: в моем ботинке что-то шевелилось… Что за чертовщина? В обувь офицера в отставке пробрался мышонок, маленький грызун! Я не знал, что мне делать. В панике я принялся стучать ногой о землю, но мышь зашевелилась еще сильнее. Тогда я предпринял бег на месте: поднимал ноги и, словно одержимый, с силой опускал их на землю. Я надеялся, что грызун погибнет под моим весом и я смогу его выкинуть из своего ботинка, который был велик мне на два размера. Я остановился и прислушался. Мышь снова устроилась сбоку ступни. Похоже, ей было более комфортно, когда я бежал. Словно ей нравилось ставить человеческое существо в неловкое положение. Как только я останавливался, она тут же начинала ерзать, словно говоря: «Почему этот идиот стоит, разве он не видит, что я намного лучше себя чувствую, когда он двигается быстрее?» Я бросился бежать как ошпаренный, тихонько вскрикивая, и это был мой самый быстрый пробег по стадиону, который стал также кругом почета с мышью в ботинке. На этом моя короткая карьера легкоатлета закончилась.
