практику решения артиллерийских задач мы проходили под руководством взводных, а экзаменовал нас преподаватель спецпредмета лейтенант Воронов – высокий, стройный, белокурый молодой человек с умными и веселыми голубыми глазами. Гимнастерка с черными петлицами, скрещенными пушечками и рубиновыми кубиками, синие галифе с кантом, поскрипывающие ремни – все это было пригнано и ладно сидело на его крепкой фигуре. Воронов был единственным из комсостава, кто носил шпоры. Он великолепно сидел на лошади, лихо ездил верхом, вызывая у нас восхищение и зависть. Тактику полевой артиллерии, материальную часть всех систем орудий, теорию артиллерийской стрельбы, включая «полную подготовку данных», Воронов знал превосходно, а задачки «щелкал как бог».
Экзамен по связи принимал у нас капитан Ольшанский, невысокого роста, средних лет спокойный человек, в немецких трофейных сапогах желтой кожи и на кованных гранеными гвоздями подошвах. Спросить бы: где он их взял?! Занятий по связи было до смешного мало. В основном это поверхностное знакомство с устройством телефонных аппаратов, с принципами организации телефонных линий по схеме: «наблюдательный пункт» – «огневые позиции» – «штаб».
По артиллерии и связи у меня твердые пятерки. По огневой и тактике – эти предметы ведет у нас взводный, лейтенант Синенко – четверки. Мне обидно и больно: неужели этот человек так несправедлив ко мне?! Вскоре я убедился, что это не так. Синенко большинству способных и знающих курсантов на предварительных зачетах сознательно занижал оценки. Такая система выставления баллов широко практиковалась в военных учебных заведениях. Получая четверки вместо пятерок, мы бывали недовольны, обижены, даже оскорблены несправедливостью взводного, но это же и подхлестывало нас, заставляло заниматься прилежнее – ведь никто из нас не хотел получить, в конце концов, на комсоставские петлицы всего лишь один кубарь младшего лейтенанта!
Зачет по административному устройству Красной армии принимал батальонный комиссар Пулкас. Трудность этого предмета состояла в том, что все данные строго засекречены. Конспекты вести запрещалось. Все сведения заучивались только наизусть. По административному устройству войск комиссар Пулкас выставил мне пятерку. Таким образом, общий балл по первому периоду обучения вышел у меня 4,6. Что, в общем-то, неплохо!
Зачеты по классам и в поле продолжались всю неделю от понедельника до субботы включительно.
2 августа. Воскресенье. Нам разрешено посещение городского музея. День солнечный и прохладный, воздух по-особенному чист и прозрачен, дышится легко и привольно. Экскурсию организовал Олег, а старшим, к общей нашей радости, назначен капитан Лавров. Идут: Олег, Костя Бочаров, Вася Шишков, Жора Арутюнянц и Саша Гришин, занимавший положение «старика»; из второго взвода: Толя Разумов, финансист Свирчевский, Симорин и Перфильев в роговых очках с огромными стеклами. Он близорук, и всех нас интересует только один вопрос: как же он станет воевать?!
Свободно, вне строя, вышли мы за ворота. Идем по тротуару, лишь изредка вскидывая ладонь для приветствия.
В музее на набережной, в доме купца Усова, построенном в первой половине XIX века в стиле российского классицизма, встречает нас директор музея Виктор Викторович Комаров. Он старожил и патриот своего города. Ему под пятьдесят. Внешность типичного провинциального интеллигента – старенькая серенькая блуза, перехваченная ремешком, узкий галстук, схваченный бронзовой булавкой с двумя шариками, редкие седеющие волосы аккуратно причесаны на косой пробор. Взгляд серых глаз вдумчивый и усталый. Прихватив тяжелую связку огромных ключей, Виктор Викторович повел нас осматривать древнейшие соборы города.
– Прошу обратить внимание: перед нами старое Соборное дворище. – Голос у Комарова звучный, хорошо поставленный. – Прямо – Успенский собор тысяча шестьсот пятьдесят восьмого года. По правую руку – церковь Иоанна Устюжского, а за нею собор Святого Прокопия Праведного. Слева колокольня Успенского собора.
Гремя ключами, Виктор Викторович открывает тяжелые железные двери и впускает нас внутрь храма Святого Прокопия.
– Взгляните на иконостас, на это пятиярусное чудо. Оно все резное. Резчики – наши, устюжские. Виноградные листья тончайшим узором обвивают стройные колонны иконостаса. И все это резано из дерева. Заметьте, чем выше, тем резьба ажурнее и ажурнее, а верхний ярус так совсем прорезной. Вы словно воспаряетесь ввысь, и там творение рук человеческих как бы исчезает, растворяется в мире горнего инобытия. Под куполом паникадило. Также дело рук местных устюжских мастеров. И по иным городам славились устюжане своими работами по металлу. Иконы относятся к семнадцатому, восемнадцатому векам. Уровень письма их достаточно высокий. Особенно хорош Прокопий Праведный в житии. А подлинной жемчужиной Великого Устюга следует признать икону Успения Пресвятыя Богородицы, присланную Симеоном Суздальским в дар городу в 1496 году.
Мы стояли молча, словно зачарованные, с волнением слушая нашего необычного экскурсовода, боясь упустить хоть одно его слово. Мы стояли, разглядывая иконы, а под ногами нашими хрустели желто-охристые россыпи сухого, спелого зерна. Зерно заполняло все пространство храма. Его были тут целые горы, доходившие до середины Царских врат.
– Неужели в городе нет иного помещения для хранения зерна? – обратился к Комарову капитан Лавров. – Прежде-то его где-то содержали?!
– Прежде, – неторопливо отвечал Виктор Викторович, задвигая тяжелый кованый засов на двери, – зерно хранилось в лабазах. Теперь они заняты вашим военным имуществом. Кроме того, зерно это вывозное, с запада, эвакуированное зерно. И в городе, по храмам, его не малое количество.
Возвращаясь в казарму, мы делились впечатлениями. Впервые в жизни соприкоснулся я с откровением иконописного искусства. До этого момента икона была как бы «закрытой» для меня. Тут же вдруг дошло до меня, что санкир, вохрение, пробели, оживки, ассистка, обратная перспектива – все это особый язык, сложнейшие приемы изобразительного стиля.
В глубине сада было прохладно и тихо. Вдалеке я заметил одинокую и тощую фигуру Виктора Федотова.
– Вить! – крикнул я ему.
Федотов, словно пробудившись, вздрогнул.
– Ты чего это с нами в музей не пошел?
Виктор смотрел исподлобья и нехотя отвечал:
– Я думал по городу побродить. Наши в кино пошли. Я тоже билет взял, но нарочно в казарме задержался. Подождал, пока строй ушел, и через проходную – догнать, мол, нужно. Иду, а из-за угла Матевосян. «Куда идешь, в самоволку?» – «Нет, – говорю, – в кино». – «Почему не строем? В кино строем ходят! А ты в кино не пошел – ты к девкам хочешь, водку пить!» – «Нет, – говорю, – я не к девкам, я в кино. Вот и билет есть». Старик задумался. Ты понимаешь, задумался и вдруг говорит: «Ладно! Пойдем со мной водку пить!» Заходим в забегаловку у базара. Старик берет по сто грамм и кружку пива. Выпили, и он, понимаешь, начинает мне рассказывать о том, как из окружения выходил в сорок первом. «Помню, – говорит, – ночь была. Все спали. Вдруг слышу, разговаривают и меня поминают. Спящим притворился, а сам
