УМЕРШЕЙ В 1781 ГОДУ
Во мне живет мечта чужая,
Умершей девушки — мечта.
И лик Распятого с креста
Глядит, безумьем угрожая,
И гневны темные уста.
Он не забыл, что видел где-то
В чертах похожего лица
След страсти тяжелей свинца
И к отроку из Назарета
Порыв и ужас без конца.
И голос мой поет, как пламя,
Тая ее любви угар,
В моих глазах — ее пожар,
И жду принять безумья знамя —
Ее греха последний дар.
«Из полнозвучной старой меди…»
Из полнозвучной старой меди
Свое пророчество ты слил,
Ты говорил мне о победе,
О дерзновенье слабых сил.
Не на меня, а вдаль куда-то
Смотрел печальным взглядом ты,
Ты видел алый свет заката
За гранью жизненной черты.
И с этим грустным ясным взглядом
О, нет, ты не был вестник зла.
И если я не встану рядом
С тобой, чтоб нить найти узла,
То все ж святым воспоминаньем
В душе останется всегда —
Твой рот, подернутый страданьем,
И глаз глубокая вода.
Он раскрывает.
Он пришел сюда с Востока,
Запыленным плащом одет,
Опираясь на жезл пророка,
А мне было тринадцать лет.
Он, как весть о моей победе,
Показал со скалистых круч
Город, отлитый весь из меди,
На пожарище рдяных туч.
Там — к железным дверям собора
Шел Один — красив и высок,
Его взгляд — торжество позора,
А лицо — золотой цветок.
На камнях под его ногами
Разгорался огненный след.
Поднимал он черное знамя…
А мне было тринадцать лет…
Он улыбается
Он долго говорил, и вдруг умолк…
Мерцали нам со стен сияньем бледным
Инфант Веласкеса тяжелый шелк
И русый Тициан с отливом медным.
Во мраке тлел камин; огнем цвели
Тисненных кож и чернь и позолота;
Умолкшие слова в тиши росли,
И ждал развернутый том Дон-Кихота.
Душа, убитая тоской отрав,
Во власти рук его была, как скрипка,
И увидала я, глаза подняв,
Как на его губах зажглась улыбка.
Он упрекает.
Волей Ведущих призвана в мир
К делу великой страсти,
Ты ли, царица, бросишь наш пир,
Ты ль отойдешь от власти?
Ты ли нарушишь стройный чертеж
Миру сокрытых братий?
Ты ли, царица, вновь не сольешь
Силой своих заклятий —
С мрачною кровью падших богов
Светлую кровь героев!
Ты ли, царица, жаждешь оков,
Дух свой постом успокоив?
Ты ли святую тайну храня,
Ключ золотой Востока,
Ты ли, ребенок, бросишь меня,
Ты ли сильней пророка?
Он насмехается.
Ваш золотисто медный локон
Ласкают черные меха.
Вы — образ древнего греха
В шелку дымящихся волокон.
Ваш рот не скроет Вашу страсть
Под едкой горечью сарказма,
И сердца алчущего спазма
Сильней, чем Вашей воли власть.
Я в лабиринтах безысходных
Сумел Ваш гордый дух пленить,
Я знаю, где порвется нить,
И как, отвергнув путь свободных,
Смирив «святую» плоть постом,
Вы — исступленная химера —
Падете ниц перед Христом, —
Пред слабым братом Люцифера.
Милый рыцарь Дамы Черной,
Вы несли цветы учтиво,
Власти призрака покорный,
Вы склонялись молчаливо.
Храбрый рыцарь. Вы дерзнули
Приподнять вуаль мой шпагой…
Гордый мой венец согнули
Перед дерзкою отвагой.
Бедный рыцарь. Нет отгадки,
Ухожу незримой в дали…
Удержали вы в перчатке
Только край моей вуали.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1913–1917[55]
«О, если бы аккорды урагана…»
О, если бы аккорды урагана,
Как старого органа,
Звучали бы не так безумно дико;
О, если бы закрылась в сердце рана
От ужаса обмана —
Моя душа не рвалась бы от крика.
Уйти в страну к шатрам чужого стана,
Где не было тумана,
Где от луны ни тени нет, ни блика;
В страну, где все — создание титана,
Как он — светло и пьяно,
Как он один — громадно и безлико.
У нас в стране тревожные отливы
Кладет в саду последний свет вечерний,
Как золото на черни,
И кроны лип печально боязливы…
Здесь все венки сплетают лишь из терний,
Здесь дни, как сон, тяжелый сон тоскливый,
Но будем мы счастливы, —
Чем больше мук, тем я люблю безмерней.
Петербург, 1 мая 1913
Только храброму сердцу откроется свет,
только смелому — воздух душистый, —
Для иных в высь нагорную доступа нет,
Нет молитвы безмолвной и чистой.
Отрекись от утех, — пусть ликуют они! —
Ты ж отвергни покоя лик бледный, —
В них неверная часть, — но найдешь ты во мне
Всю великую радость победной.
Отвори их! В руках твоих сила лежит, —
Моя сила, — и ждет лишь желанья.
И войдем в этот край, что зарею горит,
На холмы золотого сиянья.
Но запомни: в те страны не примут раба, —
Радость, горе, покой или беды
Не должны изменить очертания лба…
Моя сила растет от победы.
Самарканд, лето 1913
Я ризы белые несу
для мертвых,
и слезы, — дум моих росу —
для скорбных.
Опалы, павшие с куста, —
умершим,
кристаллы слез, чья соль чиста,
ушедшим.
Я речи снова берегу
для мертвых,
и свечи траурные жгу
для чистых.
Пусть пламя слов падет на грудь
умершим,
пусть знамя свеч укажет путь
воскресшим.
1913
«Христос сошел в твои долины…»
