Конфигурация «колбасы» в итоге получилась настолько несуразной, что являет собой шараду. Вот идешь вдоль серого фасада, будничного, как утро в похмельный понедельник. Экстерьер неприметного здания ничем тебя ни удивляет – обыкновенная каменная коробка, каких полно в спальных районах. Но вдруг ноги начинают немного косить вправо, и дом, как Колизей, закругляется. А дальше обрыв – пустота. Как гигантским тесаком рубануло. Логика требует продолжения, но его не предвидеться. Архитектура – не сериал, продолжения не будет.
Здесь, в убогой комнате с чуткой (от слова чутье) маньячкой за стенкой, мы с Машей проводили сеансы дознания друг друга. Утром следовало убираться восвояси – Толстый приезжал отсыпать то, что не удалось урвать у сна в холодном ларьке. Соседка рычала на него, что по дому шляются голые извращенцы. Ночью я нассал ей в борщ. Судя по всему, здоровья у нее после этого только прибавилось. Напоследок написал на стенке в подъезде: «Вот зевает напротив несимпатичная тетя. Хоть бы прикрыла ладонью рыло».
Первый опыт оказался неудачным. Им я дискредитировал всех драгдилеров мира.
Павлик приехал в «Трубу», встретил двух торчков и предложил им раскумариться за недорого. Торчки пошли искать того, кто обладал деньгами. Минут через десять в переходе появился парень, которого я до этого видел раз или два. Сказал, что деньги есть, но надо за ними сходить. Тут рядом. Я, как покорная шавка, пошел, куда сказано. У меня с собой было пять пакетов. Я, естественно, нервничал.
Парня звали Лешим, лицо его покрывала сетка волдырей, джинсы требовали немедленной стирки. Мы прошли до Климата, обогнули Казанский собор, зашли в одну из подворотен. Здесь Леший встал посреди двора жертвенным столбом, на который воззрились мои языческие очи. Обернувшись, я наткнулся на стену непонимания, которая встретила меня вполне реальной кирпичной кладкой. Попытавшись подняться, я словил несколько неточных ударов, затем мне под бровь с устремленностью мухи, нацелившейся на варенье, залетел комок мужской плоти, который получается, если сложить пальцы в кулак.
Когда удалось принять стоячее положение, то оставшийся в целости глаз смог различить трех человек с неприветливыми физиономиями. Щеки мои окрасились в темно-бардовый цвет (не от стыда), рассеченные участки лица плакали кровью.
– Гони травку, – произнес один из субъектов.
Шесть лет спустя я опознал его по плоскому, как палуба авианосца, носу и джинсовой куртке с характерной заплатой на спине. Дело было на Московском проспекте, неподалеку от нашей репетиционной точки. Он сидел в табачном ларьке. На следующее утро ему пришлось чистить зубы, количество которых уменьшилось на два. Я стучал его головой об стену до тех пор, пока он не вспомнил хотя бы мое имя. Умилила даже не его рожа, отупевшая еще больше, а нежелание сменить за столь долгий срок верхнюю одежду. Вся его фигура говорила о том, что в течение этих шести лет он употребил декалитры спирта. Но тогда, в подворотне на улице Плеханова, он был царь и Бог (а точнее Шеф) для многих детей, которые обрели себя в двух центральных подземных переходах города (в Трубе теплой и Трубе холодной). У него был напарник, некто Кира, которого все звали Председателем. Кира – маленький человек с брюшком под рубашкой, курящий «Беломор». В отличие от Сереги, он остановил свой выбор на этих папиросах в силу их стоимости. В принципе, любой хрен, которому больше негде распылять свои амбиции, мог бы прийти тогда в Трубу и сказать, что он Председатель. Квартира Киры вскоре был вычислена, и долго потом Председателя видно не было. А вот Шеф испарился сам. Но успел запечатлеться в моей памяти, благодаря претензиям на марихуану.
– Гони травку.
– Какую травку? – автоматически выдал я.
Через четыре столба
Будет кулак у лба
Живот словил ботинок Шефа, я согнулся, как страус, пытаясь спрятать голову в асфальт. Леший и еще один участник описываемого действа, ни имени, ни внешности которого я не помню, стояли в стороне. Ухо треснуло от удара. Перед глазами заплясали маленькие лужи, и мне пришлось пикирующим бомбардировщиком рухнуть на посадочную полосу, помеченную местными кошками и собаками. Тяготили бомбы в виде пяти пакетов, которые пришлось сбросить, пока они не взорвут фюзеляж изнутри.
Кричать о помощи в подобной ситуации было глупо. Если бы нас застукали менты, то еще неизвестно кому бы больше досталось – мне или Шефу. Поэтому я отдал ему траву. За что получил еще один пинок.
Со временем Павлик избавился от комплексов разбитой рожи, потому что ходил с ней в юности частенько. Раз в пионерском лагере мы качались на качелях, являвших собой железную перекладину, сидя на концах которой, можно было испытывать детскую радость полета, а так же делать «блинчики». Чтобы сделать «блинчик», нужно было сильно стукнуть перекладину о землю, и тогда сидящий напротив слегка подпрыгивал, испытывая еще большую детскую радость полета. Я подпрыгнул так, что слетел с сидения и, приземлившись на качели, поцеловался с железкой. Щека моя распухла как при флюсе.
– Вынь сливу изо рта, – сказала воспитательница, встретив меня на улице.
– А у меня там нет сливы, – ответил я.
Воспитательнице поплохело.
Частенько я возвращался с изменившимся цветом лица после концертов в СКК. Но то, во что превратилась моя физиономия после общения с Шефом, поразило всех, включая меня самого. Щеки сравнялись с носом, как при аллергическом отеке. Мастер в училище долго смотрел на меня, потом сказал, что такие последствия бывают после очень точного удара в затылок. Я не стал рассказывать, как дело было, особенно учитывая причину, побудившую Шефа обратить на меня свое пристальное внимание. Облепившись дома мокрыми газетами (мама сказала, что свинец, содержащийся в типографской краске, вытягивает синяки), Павлик плевал в потолок и пытался выстроить в уме безопасный алгоритм сбыта легких наркотиков. Выход нашелся сам собой.
Нужно было найти, во-первых, безопасную точку, во-вторых, человека, который бы осуществлял акт купли-продажи без моего непосредственного участия, получая за это необходимый процент. Таким местом являлся клуб «Там-Там». Таким человеком был Серый – барабанщик, наркоман и каратист.
К моим рукам деньги никогда не липли. А если и липли, то тут же отваливались. Так поступают последние ноябрьские листья относительно веток. И стоял я голым тополем посреди чистого поля, созерцая пустынную, неоплодотворенную коммерцией целину собственной жизни.
Расфасовав траву по бумажным пакетикам, Павлик ехал днем в «Там-Там» и рассовывал их по всем окрестным парадным. Днем милиция более лояльна и не пристает к человеку в драной кожаной куртке и в ботинках с железными носами. Куртка была одеждой летчиков, в которой, видать, после них работал лесоруб. У нее было минимум кожи и максимум потертостей, дыр, и прилагаемых к дырам заплат. Молния не работала, поэтому я собственноручно наклепал кнопок, заменивших пуговицы.
