Начальник эшелона, догадавшись, что в ближайшем к вокзалу каменном доме, издали возвышавшемся над хибарами, должно быть какое-то начальство, отправился доложить о прибытии. Там за столом сидел полковник, которому он и представился:
— Начальник штаба Карельского фронта полковник Такой-то! — Тот поднялся из-за стола и ответил ему точно таким же представлением:
— Начальник штаба Карельского фронта полковник Этакий!
Оказалось, что в Москве не понадеялись на то, что нам удастся выбраться из Ленинграда, и сдублировали состав штаба Карельского фронта у себя.
До тех пор наши штабы от Баренцева моря до Ладоги входили в состав Северного (т. е. Ленинградского) фронта. Но теперь они были отрезаны от Ленинграда финской армией, которая вышла на Онегу и на Свирь, и по приказу Ставки от 10 августа 1941 г. должен был быть сформирован отдельный Карельский фронт со своим штабом. Корельский перешеек[248], отошедший к нам после Финской войны 1939–1940 гг., оставался в составе Ленинградского фронта, а наш Карельский фронт распространялся на север Карельской (с недавнего времени Карело-Финской) республики и на Кольский полуостров. Командовал фронтом генерал-лейтенант Фролов.
Немцы вошли в Шлиссельбург буквально по нашим следам, и мы действительно легко могли и не проскочить. В течение всего нашего десятидневного пути мы не имели связи с Москвой, и она не имела вестей о нас[249].
Было решено дать людей в штаб нового фронта, расположенный в Беломорскс, и из московского, и из ленинградского эшелонов, а лишних людей отослать в армии и подчиненные им дивизии. Конечно, многие там и погибли, например, несомненно, погиб Омшанский, может быть, и Альтшу-лср — по крайней мере, я никогда больше ничего не слыхал о нем; потери среди работников штаба фронта были невелики.
Бать, Прицкер, Янковский, я и еще некий Бейлин оказались переводчиками 2-го отдела (т. е. развсдотдела) штаба фронта, в подчинении у капитана Б., кадрового военного. Во главе разведотдела стоял полковник Поветкин. Начальник высшего после Разведуправления Красной Армии разведывательного учреждения, он не только не имел ни малейшего представления о структуре немецкой армии, даже о немецкой солдатской книжке[250], но и ни слова не знал по-немецки, да и в русском был не силен — писал «субота» через одно «б». В конце войны один западный корреспондент попросил у него автограф, и он сказал, что забыл его дома. Управляли делами фронта не самые просвещенные люди[251]. Мы не могли этого понять — ведь Германия давно была наиболее вероятным противником, — и не знали, как это себе объяснить — разве что за счет общей неграмотности политического руководства.
Перечисленные переводчики — Бать, Прицкер, Янковский, Бейлин и я – жили первое время в каменном здании управления лагерей. В нашей комнате было совершенно пусто. Спали вповалк. Дела не было. Постепенно приносили столы, стулья, военные карты, которые нужно было склеивать и наносить на них «разведобстановку» и ежедневно возобновлять.
Была хорошая возможность связаться со своими. Письма из армии шли по полевой почте, без адреса, с указанием только условного номера части («почтового ящика»). Конвертов, конечно, не было (вскоре их не стало и «на гражданке») — письма складывали треугольником. Но в Беломорскс существовала и гражданская почта, которая ставила на письмах штамп с надписью «Бсломорск — Valkeamcri», и тем самым мои могли узнать, где я нахожусь.
Куда писать? Я уже упоминал, что, когда наши эвакуировались, мы записали адреса наших знакомых в глубоком тылу, через которых надеялись связаться. Я написал в Свердловск на адрес Наташи Амосовой — и не ошибся: наши именно туда и попали, как и надеялись.
О чем писать? Где я нахожусь — этого писать, конечно, было нельзя. Я решил описать пейзаж: мне казалось, что это может успокоить моих, если они волнуются о моей судьбе. Ведь они и того не знали, что я в армии, а узнав, им было бы естественным представить, что я на переднем крае.
Деревянный город был очень красив. Каменные острова со скудной зеленью и широкая река, кое-где с гранитными порогами. Кругом тундра, полуболотистая, бурая, пустая — под удивительным акварельно-пастельным небом. Я сразу полюбил этот город. О нем я и написал своим, совершенно не догадываясь о том, как это будет принято, — не зная, что у них там в Свердловске; что там голод, что мальчик болен, и совсем не до пейзажей. Нам не дано предугадать…
Когда я отправлял домой первое письмо, то надо было сдать его на городской почте в окошко, — почтовых ящиков либо не было, либо я им не доверял. Стояла небольшая очередь. Расталкивая всех, через нее начал ломиться генерал. Девушка в окошечке его остановила, сказав ему, что генерал он в армии, а здесь он клиент, как все. Он поднял неприличный крик, заявляя, что он — Антикайнен, но и это не помогло.
Еще раз я видел его в развсдотделе. Это был руководитель партизанского движения в Финляндии и Карелии с 1918 г.
Считается, что Финляндия получила независимость из рук Ленина, и это так. Но это не мешало тому, что с нашей помощью там образовалась своя Красная Гвардия. Она потерпела там поражение, за которым последовали массовые расстрелы (причем погиб, между прочим, и замечательный писатель Мартти Лассила); но Антикайнен со своим отрядом отошел в Карелию, где продолжались бои до 1922 г. Антикайнен был героем известного тогда романа Геннадия Фиша «Падение Кимас-озсра»[252]. Вскоре из Бсломорска Антикайнен был отозван в Москву — и не долетел: самолет погиб.
Днем мы ходили в столовую. Кормили нас пшеном с редкими кусочками солонины, которые Янковский, вегетарианец по соображениям гигиены, учитывая возможности солдата, с трудом заставлял себя есть и потом болел. Хлеба давали в общем достаточно. Голодали только гражданские, но не на наших глазах, да их и было очень мало и становилось все меньше — кроме заключенных.
А путь в огромный столовый барак и обратно вел по длиннейшему мосту через изумительной красоты реку Выг:
Водной гладью золотистой,
Бледной радужкой стекла
Переливчатой и чистой
Вся река полна была…
III
Между тем шла война. Нужно было начинать работать. Мы были переводчиками информационного отделения 2-го (разведывательного) отдела штаба Карельского фронта[253]. Всего нас в отделе было человек пятьдесят, и я не имею ясного представления о том, что они делали. Мне казалось, что они больше ходят к интендантам, выбивая там ремни и яловые сапоги. Но этого я наверное не знаю. Могу рассказать только о своем отделении. Мы, информационное отделение, были связаны не только со своим отделом, но и с 1-м, Оперативным отделом: мы поставляли данные для оперативных решений. Тем не менее, в разведотделе не было единой карты, где были бы отмечены и позиции противника, и наши: у нас отмечались только позиции противника[254]. В оперотделе и у начальника штаба фронта была сводная карта, но как без нее обходился разведотдел — мне было не совсем понятно. Но и разведывательной обстановкой у нас занимались не мы — это происходило где-то выше нас. Я думаю, этим занимался старший лейтенант Задвинский, кадровый военный, красивый, со светлыми волнистыми волосами и голубыми умными глазами.
