Позже я и сама ходила на раскоп. У Исети, по улице Малышева… Нашла две квадратные бутылочки и алюминиевую мыльницу. На ней было выцарапано: «1944 год. Дойдем до Берлина!». Витя сказал, что бутылочки эти аптекарские, 19-го века, а мыльницу солдатскую выпросил у меня. Еще я нашла на чердаке двухэтажного дома письма времен Великой Отечественной войны, где они сейчас – и не вспомню. Столько лет прошло. …Такие драгоценности он берег. Мыльница солдатская у него много лет обитала.
Да, раскопы.
Сижу я, значит, на чердаке полуразрушенного дома у моста через Исеть, вся в трухе и в пыли, по лицу пот струится, и раскапываю детским совком дециметр за дециметром земляной слой, что на досках скопился. Мимо идет мой первый учитель из художественной школы №1 Ваня Мосин, вытаращил глаза: «Ты что тут делаешь? Ну и видок у тебя!» Я давай ему объяснять, что такое раскоп и как это здорово. «Забирайся сюда, вместе рыть будем! Клад найдем!» – азарт меня снедает. Он отказался: некогда, мол, очень спешу. И быстро ушел.
После раскопа надо всю одежду стирать, а находки – чистить, отмывать от вековой грязи. У Вити это получалось элегантно – он не измазывался, как я.
А еще знакомые ювелиры в конце 80-х нашли на Шейнкмана, 3, в доме, который носил название «Ласточкино гнездо», клад. Куча бумажных дореволюционных денег была спрятана за обоями, заклеена в цокольном этаже. Там раньше, до революции, был, говорят, дом терпимости, – кто-то кого-то, видно, терпел.
А Витин дом как снесли! Слезы закипают, как вспомнишь все это, – перед бульдозером мародеры прошли по комнатам, что-то искали, замки сломав, – все его открытки старые, записки разбросали, затоптали по полу, все перевернули вверх дном.
Маленький диванчик, шторы – все эти вещи, согретые Витиным теплом, валялись в холодном, разбитом доме. Дочери Витиной плохо стало, когда она это увидела. Чемодан с пластинками пропал еще, Витя любил слушать старые пластинки.
Ушел из жизни хозяин, сломали дом. А накануне, в спешке, рано утром, Илью вывозили, старшего сына – он жил с Витей в этой коммуналке с 17 лет. Жэковцы и сотрудники мэрии сами вещи грузили в машины, омоновцы рядом стояли – никого не пускали. Всех увезли по общагам, а жители упирались, их под руки тащили. А мебель их – на какой-то склад свезли, потому что в общажные комнатки, на одиннадцать квадратных метров, ничего не войдет!
…Бульдозер подъехал вплотную и сразу Витин угол зацепил, стену легко раскрошил. И балкон повалился, и кусок стены, и… Я ушла, чтобы этого не видеть. Иногда едешь на 28-м автобусе, и через окно кажется, что дом стоит. А выйдешь, заглянешь во двор – нет. Нет больше дома, где мы жили.
Велик и подарки
Как-то раз Вите на день рождения подарили большой дорожный велосипед «Урал». Он тут же передарил его мне. Знал, что я мечтаю о велосипеде. Я говорить не могла от счастья. Села в седло там же, в комнате на Ирбитской, а до педалей не достаю ногами. Сергей Казанцев, друг его, сказал, я с тобой поменяюсь на свой «Салют», он пониже будет. Мы поменялись, и я гоняла по дорогам города лет 12, наверное, спасибо Вите и Сереже. (Недавно продала его, своего старого битого друга, за 200 р. перекупщику, хранить в хрущевке – места нет.) А в тот день я уехала-таки на этом «Урале».
Жили мы уже с сыном на улице Советской. Путем долгого обмена квартиры с ЖБИ получила я 1-комнатную хрущевку – родители мне помогли построить кооператив. (Витя помогал переехать и мебель поставить, гвозди прибить. И потом часто, идя на работу в музей, к нам заходил.) А сам остался жить на Ирбитской, пока вновь не женился, на культурологе Неле, но об этом – отдельно.
Еще у меня была мания – битломания. И Витя притаскивал пластинки «Битлз» отовсюду – часто одинаковые, из разных домов, новые или неновые.
Молодец.
В углу комнаты стоял проигрыватель, кажется, «Сириус М» со смешной игольной головкой. Звук – совсем не диджитал, живая музыка. Витя легко и с удовольствием танцевал. Легок был на подъем, – хоть тебе семь-сорок, хоть канкан, хоть что.
Строители
Помню, как-то пришли к нам в дом на Ирбитской два грузина-строителя, звали Витю с собой в бригаду – дом строить в Сибири где-то. Стол накрыли – с вином, зеленью, мясом. Лаваш был, помню, фрукты. Витя быстро сговорился с ними, уже решали когда выезжать, чуть ли не завтра, а потом, часа через два, он сказал: «Сейчас выпьем стоя, за хозяев! (Все встали и выпили.) Спасибо, – до свидания! Направо – шагом марш!»
Грузины одурели от обиды, тот, что помоложе, хотел тут же Витьке морду набить, но старший товарищ его удержал: «Он хозяин, это его право!» Они ушли, оглядываясь. Витя повис на мне, и мы с ним, прогуливаясь, обошли так дважды вокруг дома (дверь у него практически не запиралась, – была всегда открыта). Видимо, он не захотел уезжать от нас. Вернулся домой и заснул. И так громко всхрапывал во сне, что сын от страха начинал реветь, стоя в кроватке, папу не узнавал, ему тогда под восемь месяцев было. Это был единственный случай за всю нашу жизнь двухлетнюю, когда Витя напился.
Витя, не пей
Пить Витя не хотел, водку сливал другим или на пол незаметно выплескивал (показывал мне, как он это делает). Его это дело не увлекало, лет до 42 он был таким вот непьющим. Гости приходили с бутылкой, сами и выпивали. Башня Витю, конечно же, изменила. Привычки изменились за последние годы, что и подорвало, наверное, его здоровье. Башня любого может споить.
Излишества
Спал Витя на полу. Упал и заснул. Диван презирал как мещанское излишество. А я – на раскладушке. (Но потом диван все ж у него появился.)
Чтобы прокормить дите, устроился художником на молокозавод. Приносил много продуктов (дефицит тогда был на молоко, вот Витя и пошел туда работать), но если гости приходили – все раздавал им насильно, и холодильник за час пустел. Хотя все продукты он покупал в заводской лавке за деньги, а не тащил бесплатно.
Картины с моим присутствием
«Портрет рыжей девчонки». Это он меня нарисовал в первый период знакомства, месяца полтора-два мы были знакомы. Позировала я ему в одежде, в бежевой водолазке, а получилось ню. На портрете стоит подпись: 1984.01.02, что означает вторая по счету работа за год, написанная в январе. Из красок у него были тогда краплак, охра и кадмий оранжевый – отсюда такая гамма и рыжие волосы. А перед этим подстриг меня тупыми овечьими ножницами. Картина ушла куда-то с аукциона, хотя вначале была продана другу семьи. Но ее взяли на выставку (святое право экспонирования!), и домой к хозяину она не вернулась. Была продана повторно, о чем сообщила газетка «На смену!». Дескать, любители творчества Махотина поборолись на аукционе за портрет рыжей девчонки.
Всего эту картину Витя продавал трижды и всегда с правом экспонирования. Святое право автора брать картину на выставки (но оно ни в коем разе не подразумевает возможность продавать картину)! Вите никто фэйс не начистил ни разу за такое дело, потому что хозяева картин были люди добрые и художника Махотина любили.
Вторая картина с моим присутствием (она сейчас находится у жены режиссера Арцыбашева в Англии) называется «Коммуналка».
На первом плане Махотин со мной в обнимку, слева – лист с заповедями жизни в коммуналке. А сзади – гости и соседи… Так мы и жили – захватывающе интересно и очень бедно. Деньги быстро исчезали, Витя их не копил, раздать мог, помочь кому-то. Или накупит продуктов и раздаст дня за полтора. Тогда я сердилась, ничего не понимала, да и бедность угнетала.
Эх, Витя, добрая душа.
Ярославщина
Мы отправились по Союзу в путешествие без денег. Витя был инициатор. Я боялась, но поехала. Зайцами – по ж/д. В Москву вроде как. Под старый новый год. Оставили кучу еды на столе, даже мясо и сыр, – все для народа, что на Ирбитской-стрит легко кутить остался и без хозяина… Раньше люди проще общались, чем сейчас. А ключи от комнаты Вити, кажется, у всех были. Комната почти никогда не запиралась (лишь изнутри на шпингалет) – заходи кто хочешь. Где такое еще увидишь? Разве что в деревнях.
Мы пришли на вокзал налегке – у нас был рубль (мой) и сырок плавленый «Дружба» в кармане (я настояла его взять). С первого московского поезда нас почти сразу ссадили, хотя я успела раздеться и «заснуть», забравшись на третью полку по совету Вити (его почему-то проводницы принимали за своего и не трогали, а ко мне цеплялись). Мы сели на другой поезд – казанский. Витя открывал треугольным спецключом дверь вагона с другой стороны – там, где не шла посадка и не было лиц в синей форме. И мы таким образом попадали в нужный вагон нужного поезда. Дальше – дело техники, Витиной техники. Сев в вагон, он обычно шел знакомиться с проводницами – просить нож или ключ, открыть консервы (которых у нас, конечно, не было). Все – с шутками-прибаутками.
