Но я не соглашалась на Проху, предлагала варианты – Глеб и Миша, – и полтора месяца называла сына мальчик. В конце концов вроде бы остановились на имени Глеб и в 40-градусный мороз поехали в Кировский ЗАГС (мать моя осталась на часок – посидеть с младенцем). Но в трамвае Витя мне заявил: регистрируем Прохором – и не иначе! И я пошла на это, так мы и записали парня. (Сын решил в 16 лет поменять имя, но замену по словарю выбирал себе довольно странную – то Нил, то Кузьма. И я сказала: да оставайся ты лучше Прохором!) А в тот день, обжигающе студеный, нам нужно было срочно документы оформить, чтобы декретные получить – деньги-то нужны были, хоть Витя и пошел на молокозавод художником работать! Потом он в институт туризма устроился (отдельная песня), затем – в МИЕ и создал музей в Башне.
В роддоме я познакомилась с цыганкой (имя не помню), она родила шестого ребенка – мальчика. Мы с ней в одной палате лежали – потом-то рожениц туда набили много. Цыганка эта сбежала из больницы к своим детям почти сразу, через день, а я стала кормить грудью ее новорожденного сына, потому что у меня было много молока. А у парня был зуб, родился с зубом, – кусался он страшно, чуть сосок не отгрыз. Этот цыганенок – молочный брат Проши.
Потом, дней через пять где-то, приехала, громко пиликая, кавалькада из «Волг», такси, и мать-цыганка забрала своего ребенка, осыпав меня дарами – мандаринами. «Цыгане своих детей никогда не бросают», – с уважением сказал наш врач, глядя в окно. Это было начало января 1985 года. Новый год я встретила в больнице. Выписали нас в 10-х числах января – Витя приехал за мной.
Пока я лежала в роддоме, Витя сделал ремонт во всей своей трехкомнатной коммуналке. И когда я вернулась домой (а ехали мы с ним из роддома на трамвае два часа с пересадками – такси не брали) – пахло свежей краской, и медсестры нас корили, советовали мокрой тряпочкой ежедневно все покрашенное обтирать. Потом он своими руками поставил ванну. До этого, покуривая и посмеиваясь, шесть месяцев стирал пеленки и подгузники в единственной коммунальной раковине на кухне. Там и ноги мыли. (Только покойник не ссит в рукомойник – поговорка тоже оттуда, с Ирбитской.) С тех пор – вплоть до порушения дома – никто в квартире ремонт больше никогда не делал. Витя, наверное, ждал переезда. Другие же соседи пили или еще что. (Пили. Больше ничего. «Везло» ему на алкашей.) И детей в той квартире после не рождалось, – Прохор у Вити пошел последним.
Зачем-то Витя сам регулярно слухи раздувал всеми силами, что у него много детей (думаю, от «пушкинского» легкомыслия в голове, ему все было нипочем).
А сейчас у Вити уже две внучки – с сентября 2004 года он дедушка.
Неля и Витя. Свадебная история
Прибегает как-то раз ко мне домой Махотин и говорит: нам надо пожениться. А не жили мы к тому времени вместе уж лет 5, а может, 4 года. Не помню сколько, – но много.
У меня и смех, и возмущение вперемешку. Я ему: «Где ты раньше был, целовался с кем? Паровоз ушел! Дорога ложка к обеду! Рыбка плывет – назад не отдает». И т. д. Насмехаюсь, в общем, над ним грубо. Он так же быстро исчезает, ни слова не говоря в ответ.
И через короткое время женится на девушке редкой красоты, Нелли В., которая и по росту его повыше на голову, и годами помладше лет на 19. Жену свою потом он почему-то звал Бабой Нелей – может, для того, чтобы скрасить разницу в возрасте?
…Девушка учится в университете на культуролога и защищает диплом по невьянской иконе. А я удивляюсь: что она в нем нашла? Дивлюсь жизни, как, например, художник Гена Шаройкин, который вопиет вместе художникамиоднокашниками Сашей Беляевым и Леней Барановым: как же такая красивая девушка умудрилась пройти мимо?
А свадьба пела и плясала следующим образом.
Мы с Витей летом – в июне – пришли на защиту дипломов Свердловского художественного училища, в мою альма матер, – была у нас такая недлинная по времени с ним традиция: ходить на защиту дипломов. Потому что интересно на работы посмотреть и послушать как же выпускники защищаются, – отвечая на любые вопросы из зала. Все, что связано с художниками, – всегда очень интересно!
Вот перерыв на час объявляют, мы выходим в коридор покурить, и Витька говорит мне, что ему надо съездить на 15—20 минут в одно место: «Давай тоже поехали со мной».
Я говорю:
– Зачем мне это надо, время на поездки непонятные терять?
Он:
– За компанию. Да это близко и быстро. И ты внизу постоишь, а потом мы на защиту вернемся.
Делать мне было в общем-то нечего, я согласилась. Сели в троллейбус. И приезжаем мы к зданию Орджоникидзевского ЗАГСа. Тут Витя скромно мне объясняет, что сегодня он женится, вот здесь, в этом ЗАГСе. Я говорю: нет, я не пойду. Он убеждает меня: да какие проблемы? Это быстро, заходи и не тушуйся. И побежал наверх. Я – за ним. Там Неля стоит – одна, совсем одна. Я даже ее родни не увидела. Она меня как заметила – так глаза распахнула. А я что?
Что делать мне?
Витя подбегает к регистраторше, которая уже почти что плачет, – а как ей не плакать? – жених опоздал, а лучше б и вообще не приходил! Такую красную девицу выдает она за маленького мужичка из ремеслухи (сторожа из ПТУ, по всему видать), которому точно давно стукнуло за 40.
Тут заиграл вальс Мендельсона, и Витя со смехом подхватил даму-регистраторшу и увлек ее на тур вальса. Все, кто был в зале, совсем опешили.
А я стала лихорадочно соображать, как бы мне отсюда смыться. Так неудобно мне было. Перед невестой – особенно. Она-то ведь меня не приглашала!
Но счастливые молодожены после регистрации меня отпускать домой были не намерены. Неля тоже радуется вроде бы, от души у нее отлегло. И я уже, как свидетель – почти настоящий, – иду с ними на свадьбу.
Все было скромно очень, нас было трое всего. Мы сидели у Нели в малюсенькой квартирке в малосемейном общежитии. Неля приготовила изумительную фаршированную рыбу (она очень хорошо готовит), мы пили вкусное вино. Так пролетели часа два или три.
В пять часов вечера мы собрались ехать на Ирбитскую-стрит – в дом жениха. Я двинулась на улицу первой. Витя говорит: «Ты подожди 5 минут, мы за тобой следом спустимся. Обязательно подожди, не уходи!»
Я ждала их час – солнце пригрело меня, и я задремала во дворике в песочнице. Через час я поняла что они, наверное, сегодня уже не спустятся и что защита в СХУ уже давно закончилась.
Я вышла из незнакомого двора, села в трамвай и поехала домой в набитом летними людьми вагоне, на кондукторском месте. Я была не то чтобы счастливая, но какая-то новенькая (судя по ощущениям) и сильно размягченная от выпитого вина.
…Они, Неля и Витя, жили долго и счастливо – аж 7 лет – в квартире у областной библиотеки им. Белинского, которую выменяли с доплатой из Нелиной малосемейки. Потом они почему-то разошлись.
Неля мне всегда очень нравилась, больше всех Витькиных дам сердца. И сыну нашему Прохору нравилась – он у них еженедельно бывал по выходным, гулял с папой по зоопарку, ходил в цирк и в гости (с собачкой). Витя завел собачку редкой дворянской породы. В женских журналах пишут, что появление животного в доме – признак благополучной семейной жизни…
Витя был хорошо одет (почти всегда) и солидно выглядел (почти всегда). Ни до, ни после Нели он так классно уже не выглядел, наверное.
…Перед смертью своей, за 3 месяца, он сказал мне в случайной беседе, что Нели ему очень не хватает (я крепко виноват перед ней, говорил). А в чем дело было, почему они расстались, – я не знаю.
Похороны
Витя – в гробу, а у него почти ни одного седого волоса, шевелюра пышная. Волосы чистые, мягкие, шампунем пахнут. Живее всех живых. Как Ленин, тоже в 56 лет… Всегда был живчиком Витя. Я была уверена, до 100 лет он дотянет. Точно. А то и больше. Думала, ему придется меня хоронить. Ан нет. …Ну ты, похоронная команда, так он меня назвал, когда я пришла к нему утром по просьбе Анюты сообщить о смерти ее мужа, поэта Сергея Нохрина.
К врачам Витя не ходил, таблетки презирал. Казалось, он человек без хворей. Был бодр, только в последние годы появилась у него глубокая грустинка в глазах.
Когда он мне сказал – тогда, в июле 2001 года, «Ну, похоронная команда!» – мне стало не по себе, обидно. Через год и шесть месяцев его и самого не стало.
Поэты Рома Тягунов, Борис Рыжий, Нохрин, художник Олег Еловой (перечень наших потерь). Еще раньше – Дик. Потом милый Старик Букашкин.
Ушла Наталья Горбачева, тоже в 56 лет, – честный и бескомпромиссный искусствовед. Как хочется, чтобы больше никто не умирал! В молодости смерть – это что-то исключительное. А сейчас она занимает все больше и больше места в моей жизни.
