выпиской по движению денежных средств по расчетному счету ООО «Ю-Мордовия» в ОАО «Доверительный Инвестиционный Банк», согласно которой в 2001 году указанное общество перечисляло со своего счета на счет А. Вальдес-Гарсии денежные средства в качестве заработной платы (том 59, листы дела 19–167)».
Я не понимаю, зачем прокурорша в чине подполковника зачитывает эти документы. При чем здесь я и Вальдес-Гарсиа? Ну не были мы знакомы, не были, хоть убейте, и никогда не общались! А даже если бы и были? И что? Что в этом странного?! Почему сотрудники одной компании не могут общаться? В нашем случае этот нюанс воочию демонстрирует всю абсурдность так называемых доказательств.
По сторонам клетки сидит вооруженная охрана. Они заснули, убаюканные бессмысленной монотонной речью обвинителя. Один из охранников заваливается на клетку так, что его кобура с пистолетом западает между прутьями решетки и оказывается рядом со мной. Другой, с автоматом в руках, спит на стуле в полуметре от первого. Стоит мне протянуть руку, и пистолет окажется у меня. Мне хочется крикнуть: «Не теряй бдительности, солдат!» В этот момент охранник заваливается и случайно нажимает всем телом на красную кнопку тревоги. Секунд через десять в зал судебных заседаний влетают два запыхавшихся милиционера и нарушают идиллию. Увидев, что все в порядке, они удаляются из зала.
Надо заметить, процесс протекал очень весело и более походил на комедию. Я никогда не знал, что нам принесет очередное судебное заседание.
* * *
День за днем прокурорша зачитывает и оглашает бесчисленные договоры купли-продажи нефти, выписки из банковских счетов и прочие документы, непонятные ей самой. Некоторые она читает по второму кругу. Я тут же выступаю с устным ходатайством. «Ваша честь, — говорю я, обращаясь к судье, — обвинитель сама не понимает того, что читает. Оглашенные только что договоры купли-продажи нефти уже оглашались ранее. Прошу во второй раз раскрыть доказательственное значение этого документа, так как я не понимаю, какое иное событие, кроме факта купли-продажи нефти, этот договор доказывает».
Судья переадресовывает мой вопрос обвинителю, которая в сотый раз тупо повторяет заезженную фразу, звучащую уже зловеще: «Объясним и раскроем все сразу, после оглашения всех доказательств». Прокурорша натыкается в материалах уголовного дела на документы на английском языке. К ним приложен перевод специалиста — эксперта управления международных связей Генеральной прокуратуры. Я слышу какую-то ахинею, звучит несвязный набор слов. Обвинитель мычит: «Вексель!» Я не ленюсь и открываю нужный том на нужной странице. Вижу договор на фрахт судна для доставки нефти покупателю. Английское слово «vessel», обозначающее судно, горе-специалистом из Генпрокуратуры переводится на русский как «вексель». Я немедленно подаю об этом очередное ходатайство. Вырисовывалась странная картина: что вексель, что судно — все равно виноваты! Я виноват лишь в том, что кто-то хотел кушать. Причем этот «кто-то» был прожорлив и обладал весьма хорошим аппетитом.
Меня эти «переводчики» рассмешили до слез. Я смеюсь и не могу остановиться. Судебное заседание заканчивается, и я в хорошем настроении возвращаюсь в камеру. С удовольствием пью крепчайший чай, закусывая его бутербродом и давясь, как анекдот, рассказываю историю про вексель-пароход. Все весело смеются. Судебный процесс превратился в своего рода спектакль, в фарс. Каждый раз, занимая место — увы, не в зрительном зале, — я с интересом ждал новых сюрпризов, к которым нас приведет сюжетная линия. Каждый играл свою роль. Судья делала вид, что судит и оценивает доказательства. Обвинитель делала вид, что что-то доказывает. А мы, не по своей воле занявшие места на сцене, оставались самими собой…
* * *
Спектакль идет своим чередом. Подходит время допроса свидетелей. Фарс продолжается.
«Участие Переверзина В. И., Вальдес-Гарсии А. и Малаховского В. Г., действовавших в составе организованной преступной группы в хищении в 2001–2003 годах нефти (не беда, что я уволился из компании в 2002 году!), подтверждается показаниями:
Малаховского В. Г.;
Вальдес-Гарсии А.».
Следователи, стряпавшие наше дело, недалеко ушли от переводчика с английского языка.
«Да что же это такое? Что это за чушь? — бессильно, словно в пустоту, взываю я. — Как они могут своими показаниями доказывать мою вину, если мы не были даже знакомы, если мы никогда не общались?!»
Потянулись другие свидетели. Некоторые лица я видел в столовой ЮКОСа, некоторые фамилии где-то слышал. Но, к счастью, со многими не был знаком.
Судья допрашивает свидетеля Н. Женщине плохо, она в слезах, находится на грани нервного срыва.
«Свидетель, вам знакомы подсудимые?» — обращается к ней судья.
Она не знает меня, но узнает Малаховского и Вальдес-Гарсию, о чем дрожащим голосом сообщает судье.
«Скажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с подсудимыми», — не унимается судья.
«Ну как же, мы вместе работали, сидели в одном кабинете за одним столом и подписывали одни и те же документы…» — она рыдает, осознав, что вполне могла оказаться на месте любого из нас, так как могли посадить любого сотрудника компании ЮКОС. В этом случае даже не пришлось бы ничего менять в обвинительном заключении — меняй только фамилии, псевдодоказательства остались бы прежними с таким же результатом.
Адвокат Малаховского подает ходатайство, где просит государственного обвинителя объяснить, чем роль его подзащитного отличается от роли свидетеля. Мы не получим внятного ответа, нам и так все давно предельно ясно: ничем! Свидетель — такой же наемный сотрудник, как и все мы. Просто так сложилось, что на роль обвиняемых выбрали нас.
Свидетель К., симпатичная девушка, сообщает суду, что будет говорить по совести. Обвинитель Шляева тут же цепляется за эту фразу и ехидно спрашивает: «И что же вам эта совесть говорит?»
Девушка спокойно отвечает: «А то, что таким образом можно посадить всех сотрудников ЮКОСа, и мне безумно жалко находящихся здесь людей».
Все участники процесса, в число которых входят и обвиняемые, имеют право задавать свидетелям вопросы. Судья, стремясь соблюсти все формальности, любезно интересуется, нет ли у обвиняемых вопросов к свидетелям. У меня вопросов нет. Вальдес-Гарсиа требует прекратить это безобразие и остановить абсурд. Он успевает сказать, как над ним издевались сотрудники прокуратуры, как выкидывали его костыли с четырнадцатого этажа. Он в сотый раз заявляет, что не понимает, что здесь происходит, что он не читал всей этой макулатуры, где написана чушь. В отчаянии он тихо произносит: «Меня сделали инвалидом, и я не знаю, как мне дальше жить и что делать…»
«Ничего, раньше надо было думать! — язвит прокурорша. — Для инвалидов еще и Олимпийские игры проводят!»
«Вот тебе там в самый раз выступить!» — хотелось мне сказать во всеуслышание. Я уже представлял ее на стометровой дистанции. Судья восстанавливает спокойствие и объявляет перерыв. От возмущения у меня сильно бьется сердце, и я хватаю ртом воздух. Я готов задушить прокуроршу. Для меня очевидно, что совесть и прокурор — понятия несовместимые.
Мне очень часто приходится себя сдерживать. Мне хочется заорать во все горло: «Опомнитесь! Вы что творите, сволочи?!»
Делать это бессмысленно. Они прекрасно знают и понимают, что творят.
Адвокат регулярно проводит со мной воспитательные беседы, удерживая от подобных поступков. Я не могу успокоиться и найти себе место. Мне представляется такая картина. На столе стоит обычная белая чашка с чаем. Прокурор, показывая на нее пальцем, утверждает, что это утюг. Глупость очевидна для всех, но каждый исполняет свою роль. Адвокаты кричат: «Посмотрите, там же чай налит! Это чашка!»
«Ну конечно, очевидно, что это чашка», — поддерживаю я доводы защиты.
На что прокурор с маниакальным упорством, с пеной у рта, твердит: «Нет, это утюг».
Но стоит только нам покинуть этот зал, как прокурорша возьмет чашку-утюг в свои руки и радостно, причмокивая от удовольствия, выпьет чай…
* * *
Продолжается допрос свидетелей. В день приходит один-два человека. Каждый следующий свидетель ничем не отличается от предыдущего. Те же вопросы, те же ответы. Меня никто знает. Меня не знают свидетели, чьи показания, в соответствии с обвинительным заключением, якобы доказывают мою вину… На допрос приходят обычные сотрудники компании, которые рассказывают о своей официальной работе.
Незаметно наступает осень, холодает. Судья хочет завершить процесс до Нового, 2007 года и начинает торопить обвинение. В перерыве судебного заседания из клетки я слышу фразу прокурорши: «У нас еще не все свидетели обвинения допрошены!»
Судья, на секунду задумавшись, говорит сама себе: «Хм… Какие же это свидетели обвинения? Они вообще непонятно что доказывают!» Эти слова слышат все присутствующие в зале. Воодушевленный, я ставлю еще один большой и жирный плюсик судье. «Теперь точно оправдают», — думаю я.
