На допрос приходят знакомые мне люди — я с ними работал. Меня накрывает волна воспоминаний.
Свидетель Р., похудевший и осунувшийся, работал вместе со мной на Кипре и был директором той же компании, что и я. Он делал ровно то же самое, что и я. Он, заметно волнуясь (видимо, испытывая некоторую неловкость передо мной), честно рассказывает все о нашей совместной работе.
Свидетель Г., сотрудник московского представительства кипрской компании, также дает правдивые и честные показания. Он вспомнит выпавший из моей памяти момент, когда я, уже уволившись из компании ЮКОС, незадолго до своего ареста, спрашивал его о хищениях в ЮКОСе и о Малаховском, о чем тогда узнал из газет.
Этот человек, с которым нас связывали приятельские отношения, после моего ареста начнет помогать мне и моей семье и продолжит это делать во время моего пребывания в местах лишения свободы.
Свидетель П., глава московского представительства кипрской компании, полностью подтверждает показания свидетеля Г. Он подробно и обстоятельно рассказывает обо всех нюансах своей работы и деятельности компании.
Все очевидно и понятно. У нас даже нет свидетелей защиты, так как все свидетели, опрошенные по инициативе стороны обвинения, наглядно показывают мою невиновность и непричастность к событиям, абсурдно называемым хищениями. У меня в голове рождается мысль о встрече Нового года дома.
«А что, если оправдают и отпустят до Нового года домой? Нет, не успеют», — рассуждаю я.
Процесс приближается к своему завершению. Перечитаны горы документов, допрошены десятки свидетелей. Допрошены Малаховский и Вальдес-Гарсиа. Завершается судебное следствие, и мы переходим к следующей фазе процесса — прениям. Остается совсем немного. После прений — последнее слово подсудимых и приговор…
Прокурорша подводит итоги своей «работы» и в прениях заявляет: «Оглашенные в ходе судебного следствия доказательства полностью доказывают вину подсудимых…»
Она бессовестно лжет: «Подсудимые знали друг друга и общались, они координировали свою деятельность…»
От такой вопиющей наглости — нет, даже не наглости, а откровенного вранья — я теряю дар речи. Мы переглядываемся с адвокатом. Он, в прошлом и сам прокурорский работник, в шоке от происходящего.
Государственный обвинитель запрашивает всем нам по одиннадцать лет строгого режима. Такой вот щедрый подарок от Генеральной прокуратуры на Новый год! Я вижу искаженное ужасом лицо Вальдес-Гарсии. Ему, добровольно приехавшему из Испании, чтобы защитить свое честное имя, явно не нравится перспектива провести ближайшие одиннадцать лет в России. Малаховский тоже растерян. Я сам в шоке от услышанного. Одно дело, когда говорят об абстрактных сроках абстрактных людей, и совсем иное, когда речь идет о годах твоей жизни. Не желая расстраивать свою жену перед Новым годом, я прошу адвоката ничего ей не говорить о столь чудовищном сроке.
«Как-никак, последнее слово за судьей, — успокаиваю я себя. — Да и вообще, не могут меня, невиновного человека, осудить». Я еще надеюсь на оправдательный приговор, но в мыслях уже принимаю обвинительный с небольшим сроком.
«Это какая-то чудовищная ошибка. Какие одиннадцать лет? Они что, с ума там все посходили? — не могу успокоиться я. — За что же мне одиннадцать лет запрашивают?»
На этом очередное судебное заседание заканчивается. Мы увидимся снова после новогодних праздников, 11 января. Меня увозят в СИЗО. Я сильно возбужден и долго не могу заснуть. Я сильно гоняю, то есть переживаю, и просчитываю разные варианты.
«Самое худшее, что может сделать судья, так это дать мне девять лет, — высчитываю я. — Не может же судья дать запрашиваемые одиннадцать при отсутствии самого события преступления и без единого доказательства?»
Я быстро отбрасываю этот вариант как совершенно неприемлемый и маловероятный.
«Нет, должны оправдать! В крайнем случае дадут за отсиженным и в любом случае я скоро окажусь на свободе!» — убеждаю я себя.
Глава 14
Новогодний подарок
Через несколько дней — Новый год. Это уже мой третий Новый год за решеткой. Все получили передачи, и камера ломится от продуктов. Ешь — не хочу. В тюремном ларьке мы купили фанту, кока-колу и лимонад. Полным ходом идет приготовление праздничного стола. Готовится сельдь под шубой, салат, максимально приближенный к оливье. По опыту прошлых лет я знаю, что нам разрешат после отбоя смотреть телевизор часов до трех. 31 декабря работники СИЗО приносят в каждую камеру еловые ветки, сразу заполняющие помещение своим запахом. Из фольги от конфетных оберток и бумаги мы делаем елочные игрушки и наряжаем свою елку. Несмотря ни на что, есть ощущение приближающегося праздника. «Господи, неужели это мой последний Новый год в неволе?!» — радуюсь я. Иногда мои мысли возвращаются в суд, где мне предстоит еще выступить с последним словом и ждать решения судьи, но я быстро возвращаюсь на праздничную колею, в камеру…
Включен телевизор, где фоном идет поздравление Путина. Чтобы не пропустить Новый год, мы ждем боя курантов. «Ура! С Новым годом!» — мы поздравляем друг друга и чокаемся кружками с фантой. Наступил 2007 год. Каждый думает о своем. Вадик, далеко не самый приятный сокамерник, обвиняющийся в бандитизме и разбоях, мечтательно произносит фразу: «Да, мужики! Хорошо бы вот так на свободе вместе собраться и Новый год отметить!»
«Да, было бы здорово!» — поддерживает его Николай, обвиняемый в убийствах. «Не дай Бог!» — думаю я и загадочно улыбаюсь… Камера дружно погружается в телевизор, где идет «Голубой огонек».
Песни и пляски не радуют меня, а все шутки кажутся глупыми. Немного посмотрев телевизор, я залезаю на свою шконку и засыпаю. Сквозь тревожный сон я слышу приглушенный шум телевизора и разговоры сокамерников.
«Подъем, заправляем кровати», — слышится голос надзирателя. Время шесть утра. За дверью раздается звук телеги, на которой развозят баланду.
«Мальчики, завтрак», — женщина-повар через открытую кормушку предлагает нам еду. Иногда мы берем хлеб и сахар. Баланду, которой позавидовали бы зэки в любой колонии, мы не едим. В образцовом СИЗО 99/1 ФСИН России свято соблюдаются нормы и правила, и продукты кладутся в баланду в том количестве, которое прописано этими нормами. Здесь, возможно, единственное место в России, где зэков обслуживает вольнонаемный повар.
«Нет, спасибо, ничего не надо, — вежливо отказываюсь я от баланды. — Сами можем угостить!»
Сотрудникам СИЗО категорически запрещено брать что-либо у арестованных. Здесь, в отличие от других московских СИЗО, при всеобъемлющем тотальном контроле данное требование строго соблюдается. Ни взяток тебе, ни запрещенных предметов, что меня, надо сказать, полностью устраивало. Чистота, порядок, возможность работать с документами и готовиться к судебным заседаниям меня очень радовали.
Мужики встают, на автопилоте заправляют кровати и опять заваливаются спать. Их сон продолжается недолго. Слышен грохот открывающихся дверей в соседних камерах. Проверка. Все встают. В камеру заходит сам начальник СИЗО. Полковник. Загадочный персонаж. Ему нет еще и сорока. Культурный и вежливый, он поздравляет нас с наступившим Новым годом, интересуется, есть ли у нас какие жалобы, пожелания или вопросы. Пожелание у нас одно: побыстрее выпроводить его из камеры и опять завалиться спать. Он выполняет наше пожелание и ретируется.
Ребята, смотревшие до утра телевизор, растягиваются на своих шконках. Я блаженно пью растворимый кофе в ожидании прогулки. Сегодня я пойду гулять один. Для меня в условиях СИЗО побыть в относительном одиночестве — огромное счастье. На улице холодно, и я натягиваю на себя всю, какая есть, одежду. Прогулочные дворики расположены на крыше здания изолятора и отделены от внешнего мира стенами, опутанными колючей проволокой, решеткой над головой и крышей из оцинкованного железа, закрепленной высоко над решеткой. Ты не видишь небо прямо над головой, но если посмотреть вбок и вдаль, то его можно увидеть. Я с удовольствием ступаю по только что выпавшему снегу. Громко играет музыка. Играет она вовсе не для того, чтобы ублажить прогуливающихся зэков, а для того, чтобы зэки, гуляющие в разных двориках, не перекрикивались между собой. По стене прогуливается надзиратель, с высоты наблюдающий за зэками.
«Белые розы, белые розы, беззащитны шипы…» — несется из динамика. Я быстрым шагом наматываю круги.
«Что с ними сделали снег и морозы, лед витрин голубых» — я ускоряю шаг и перехожу на бег.
«Люди украсят вами свой праздник лишь на несколько дней и оставляют вас умирать на белом, холодном окне» — я начинаю танцевать под эту глупую и нелепую песенку…
В камеру я возвращаюсь раскрасневшийся, запыхавшийся и счастливый. Мои сокамерники уже проснулись, убрали камеру, сидят и пьют чай, бурно обсуждая ночной концерт. В эти послепраздничные дни время для меня практически останавливается. Первое… второе… третье… девятое января… Наконец-то праздники заканчиваются, и наступают рабочие дни.
