В вечер перед нашим отъездом, рассчитываясь с нами, он сказал:
— Вы, должно быть, гордитесь собой?
Довольны своей работой?
— Да, — ответила Эдит.
— Ну так знайте: никогда больше вы не будете выступать в моем кинотеатре.
И он ей высказал все, что думал. Слушать это было неприятно. Позднее он предлагал Эдит сказочные гонорары. Он приезжал ради этого в Париж. Эдит ему ответила:
— Нет. Я не хочу, чтобы из-за меня вы нарушили свое слово.
Она запомнила, хотя с ней это случалось редко. Обычно она такие вещи забывала.
Когда две недели спустя мы возвратились в Париж, Ломброзо встретил нас довольно прохладно. Директор дал ему полный отчет.
Мы снова стали петь в маленьких кинотеатрах, и в первый же вечер опять столкнулись с «делом Лепле». Со скандальной историей не так-то легко развязаться. Когда Эдит в сопровождении Робера Жюэля появилась на сцене, публика распоясалась. Из зала кричали: «Убирайтесь со своим сутенером!» Робер Жюэль поставил аккордеон на стул, вышел вперед и сказал:
— Сутенеры не на сцене, а в зале.
Так повторялось из вечера в вечер. Робер даже дрался с подонками, ожидавшими нас у выхода. Я плакала от злости. Это длилось недолго, но запомнилось навсегда. Мы выходили раздавленные, униженные, выжатые как лимон. Эдит протягивала ко мне руки и плакала:
— Этого не может быть, не может быть, Момона! Я сейчас проснусь…
Разве я могла ей ответить: «Нет, все может быть, и неизвестно еще, когда кончится…»
Благодаря Лепле Эдит узнала много хороших людей, которые могли бы ей помочь, — Канетти, Жака Буржа, Реймона Ассо и других… Но она говорила:
— Лучше сдохнуть в канаве, чём просить их о чем-нибудь. Что они, не видят, что мы умираем с голоду? Я сама справлюсь!
Это была ее любимая фраза. Но дело с места не двигалось. Невозможно себе представить, в какой мы были нищете.
— Удача, Момона, это как деньги; уходит быстрее, чем приходит, — говорила Эдит с вымученной улыбкой. Она соглашалась на самые жалкие условия. Жить-то надо было!
— Не огорчайся, Момона, мы из этого выберемся. Так не может долго продолжаться.
Первым более-менее порядочным человеком, которого она встретила, был Ромео Карлес.
Мы ходили каждый вечер в кафе «Глоб» на Страсбургском бульваре. Публика там состояла, с одной стороны, из артистов, с другой — из мелких импресарио, которые всегда могли откопать для себя из кучи оборванцев кого-нибудь, кто бы согласился на самые мизерные ставки. Таких, например, как Эдит, — уже с именем, но еще не котирующихся. Это была своего рода мюзик-холльная биржа.
Ромео Карлес, шансонье, угостил нас. Мы выпили по рюмочке. Он раньше не видел Эдит, она показалась ему трогательной, несчастной, и спросил ее:
— Что ты делаешь?
— Пою.
Люди этой профессии, даже незнакомые, обращаются друг к другу на «ты».
— Пришла сюда, может, что подвернется.
Ромео ее не ободрил.
— Здесь на хороший контракт не надейся. Смотри, какого ты роста, как одета, женские прелести отпросились на выходной. Здесь тебе трудно будет понравиться.
— Знаю. Но пока что… — ответила Эдит, — понимаешь… я подыхаю с голоду.
— Ты бы хотела петь мои песни?
— Еще бы, — ответила Эдит, хотя знала Ромео Карлеса только по имени.
— Тогда приходи послушать меня. Я каждый вечер в «Куку» и «Першуаре».
Она сразу воспрянула духом. Еще бы, предлагают песни, о «деле Лепле» не говорят. Она не знала, что Ромео всегда витал в облаках и имя «Малютка Пиаф» ему ничего не говорило.
На следующий день она решила:
— Момона, идем слушать Ромео.
Мне было это не по душе, потому что она немного выпила и в таком виде могла учинить что угодно.
И вот мы отправились в «Першуар» — самое модное кафе на Монмартре.
С порога Эдит начала «выступать». Ромео Карлес был на сцене, и она своим громовым голосом закричала:
— Я пришла к своему Ромео! Эй! Ромео! Жюльетта пришла!
В «Першуаре» была шикарная публика. Люди зацыкали на нее, стали кричать, чтобы ее вывели. Я застыла ни жива ни мертва, боясь рот открыть, не было бы хуже.
Как настоящий артист, Ромео нашел остроумный выход из положения. Он подал ей ответную реплику. В зале засмеялись. Раздались голоса: «Это нарочно. У них такой номер!»
Я подумала: «С песнями пиши пропало. Ничего он ей теперь не даст».
Как раз и нет. Перед тем как запеть «Лавчонку», он крикнул Эдит со сцены:
— Ты, моя Жюльетта! Будь умницей, внимательно слушай.
Эдит, даже если бывала под градусом, как только касалось дела, то есть ее профессии, вся превращалась в слух, шутки — в сторону.
Я знаю пустынный квартальчик,
Уголок, который хочет
Выглядеть аристократическим,
Я нашел там в прошлом году
Крошечную лавчонку,
Зажатую между двумя домами.
В антракте она бросилась за кулисы.
— Это правда? Ты мне даешь «Лавчонку»?
— Разве заслуживаешь?
— Да! Послушай, как я ее спою…
И Эдит запела отрывки из песни. (Она очень долго потом включала ее в свой репертуар.) Ромео был в полном восторге.
Он подмигнул ей:
— А чем заплатишь?
— Поцелуем.
Вот как все просто между ними началось.
Они продержались вместе полгода. Для Ромео Эдит была случайным знакомством. Он жил с Жанной Сурза, очень талантливой комической певицей.
Эдит испытывала к нему дружеские чувства. Внешне он был непримечателен, лысоват, но как человек был очень приятен — приветлив, а, главное, умен. Его забавляли в облике Эдит черты парижского гамэна. Он был первым, кто в этот тяжелый период поверил в Эдит. А для нее тогда это значило больше, чем любовь.
— Видишь, Момона, рано сдаваться, если такой человек, как Ромео Карлес, дает мне песни.
Он не только давал. Он сделал больше — написал песню специально для нее. Сюжетом служили мы с нею. Называлась она: «Просто, как «здрасте».
Это такая банальная исторгся,
Действительно, совсем не оригинальная,
Что даже не знаю, по правде говоря,
Как вам ее пересказать и объяснить.
Блондинка и брюнетка
Всегда понимали друг друга…
Смерть унесла одну…
Это просто, как «здрасте».
С нищетой мы по-настоящему познакомились не тогда, когда Эдит пела на улицах, а только теперь. Несколько месяцев в человеческой жизни — не так много, но какими они были для нас долгими и трудными! Мы дошли до того, что продали все, что было приличного из одежды, купленной еще в период Лепле.
Чтобы раздобыть немного денег, я придумала трюк с фотографией. Я бродила по улицам в районе между Клиши и Барбес. Знакомилась с кем-нибудь. Мы заходили выпить рюмочку, болтали, рассказывали друг другу о своей жизни. Тут я вытаскивала из сумочки фотографию одного из моих братишек, годовалого малыша с медвежонком в руках.
