С нищетой мы по-настоящему познакомились не тогда, когда Эдит пела на улицах, а только теперь. Несколько месяцев в человеческой жизни — не так много, но какими они были для нас долгими и трудными! Мы дошли до того, что продали все, что было приличного из одежды, купленной еще в период Лепле.
Чтобы раздобыть немного денег, я придумала трюк с фотографией. Я бродила по улицам в районе между Клиши и Барбес. Знакомилась с кем-нибудь. Мы заходили выпить рюмочку, болтали, рассказывали друг другу о своей жизни. Тут я вытаскивала из сумочки фотографию одного из моих братишек, годовалого малыша с медвежонком в руках.
В зависимости от того, что это был за человек, я говорила: «Это мой ребенок. Его отец бросил меня. Мне нечем заплатить женщине, у которой он живет…» Или: «Мне не на что купить ему лекарства…» Или: «Я его оставила у консьержки, и, чтобы его забрать, мне нужно ей заплатить…»
Осечки не было, мне всегда давали деньги. Взамен мы договаривались встретиться завтра.
Я никогда не приходила. Я с ними не спала. Не скажу, что я их не целовала. Иногда без этого нельзя было обойтись. Поэтому с очень противными не знакомилась.
Эдит вынуждена была соглашаться на это. А что оставалось делать? Но это было отвратительно, и этому не было видно конца…
Глава шестая. Рождение «священного идола»
И в это время Эдит встретила Реймона Ассо. Они столкнулись случайно в актерском бистро «Новые Афины». Познакомились они раньше, в прекрасный период «Жерниса», в одном из музыкальных издательств, куда он приносил свои песни, Ассо там бывал также по делам Мари Дюба, у которой тогда служил секретарем.
Это был странный парень лет тридцати, бывший солдат Иностранного легиона. Он служил также и в войсках спаги[15]. Послужной список специально для Эдит. Для нее не было ничего прекраснее, чем плащ, красные шаровары, сапоги и феска… Мечты уносили ее.
Меня также. Мы говорили друг другу: «Какие красивые ребята! Глаз нельзя оторвать!» Это было как удар в солнечное сплетение. Мы мечтали спать с ними под одним плащом.
Реймон рассказывал Эдит о своей жизни спаги, и она слушала его с бьющимся сердцем и зачарованным взглядом. Ее завораживали любые подробности, вплоть до обязательных по уставу семидесяти двух складок на широких шароварах. А пустыня, а песок, а солнце… жара и краски… Она как будто видела все своими глазами.
Казалось, Эдит должна немедленно упасть в объятия Реймона. Вовсе нет. У нее в мыслях этого не было. К тому же он был суховат, малообщителен. Эдит, в свою очередь, замыкалась.
Их первая встреча прошла примерно в таком духе:
— Ну, Эдит, как дела?
— Так себе!
— Не блестяще?
— Не очень.
— Расскажи.
Они начали болтать. Потом еще раз встретились. Эдит ему верила. Казалось, он знал все на свете. Это был настоящий, надежный мужчина. Сухопарый, почти худой, с длинными волосами, длинными мышцами и совсем без живота. Он не был красив, редко смеялся, но это была личность. Когда они встречались, они говорили о профессии. Эдит задавала ему множество вопросов, главным образом о Мари Дюба. У нее в отношении актрисы был настоящий культ, она ей поклонялась. Эдит хотела все знать: как она работает, как выбирает песни, как живет — словом, все! Это восхищение, это любопытство Эдит испытывала задолго до встречи с Реймоном. Однажды, когда мы еще пели на улицах (у нас в тот день случились деньги), Эдит сказала:
— Пойдем в «АВС» слушать Мари Дюба.
Мы купили два билета на галерку. Мари Дюба нас потрясла.
— Нет, какая женщина! — говорила Эдит. Она сидела, наклонившись вперед и вцепившись мне в руку.
Мари пела одну песню — и люди плакали, пела другую — и они смеялись. Она делала с публикой что хотела. Нельзя сказать, чтобы у нее была эффектная внешность. Среднего роста, волосы черные, прямые, даже не очень красивая, но взгляд ее темных глаз обжигал, его нельзя было забыть. А голос! Вы не думали о том, красив он или нет, он просто не выходил у вас из памяти. Платье простое, элегантное. А жесты… Нужно было видеть, как она изображает женщину в метро, — казалось, вы сами там сидите. Когда она пела «Молитву Шарлотты», ее пальцы, ее руки! — сердце разрывалось от горя.
Эдит с полными слез глазами молилась и плакала вместе с ней. А я плакала, глядя на них обеих. Эдит повторяла:
— Так спеть… Уметь так спеть!..
Когда концерт кончился, она сказала:
— Я пойду к ней за кулисы. Пойдем, Момона.
У нас хватило смелости, в наших обвисших юбках, старых свитерах, стоптанных босоножках. Мари приняла нас, как старых знакомых. Она спросила Эдит:
— Вы любите песни?
— Я пою, — ответила Эдит.
— Где?
— На улице.
И великая Мари Дюба не засмеялась. Она посмотрела на Эдит.
От этого взгляда стало тепло на душе. Она сказала:
— А вы придете ко мне еще.
Она не спрашивала. Она знала.
Мы вышли из «АВС», и Эдит сказала:
— Ты слышала, как она со мной разговаривала?! Она! Мари Дюба! Знаешь, Момона, когда эта женщина перестанет петь, никто не займет ее места.
Действительно, когда Мари Дюба ушла со сцены, ее никто не заменил.
Реймон привлекал Эдит главным образом потому, что ее интересовала Мари Дюба. Она была уверена, что он знает, как становятся такими, как Дюба. В начале их знакомства Реймон не проявлял к Эдит интереса. Казалось, он боялся ввязываться в ее дела. Он ведь сразу мог в чем-нибудь помочь Эдит, но ничего не делал: только давал советы, и то сквозь зубы. Что-то вроде: «Я тебе говорю… но ты поступай как знаешь». Он, например, считал, что Эдит не должна соглашаться на любое предложение.
— Тебе хорошо, но ведь есть-то надо.
Он ей говорил:
— Нужно, чтобы тобой кто-то занялся. Причем всерьез. Взял на себя все. Тебе нужно многому учиться.
Это было предложение, но не прямое. Реймону было свойственно говорить уклончиво. Эдит не понимала. Или не хотела понимать. Она чувствовала, что тогда ей нужно было бы принять Реймона и в другом качестве, а он ей не нравился. И она ему отвечала:
— Да, мне нужно было бы иметь импресарио. Но сколько я ни искала, до сих пор не нашла.
— Тебе нужен не импресарио, а кто-то, кто тебя «сделает» целиком. Я повторяю — тебе нужно всему учиться.
Эдит еще не была готова это понять.
— С папой Лепле мне повезло…
— Но это в прошлом, — отвечал Реймон. — Ты упала с большой высоты, и теперь с тебя спрос больше, чем раньше. Теперь ты приходишь не с улицы, а из «Жерниса». Разница…
Эдит вела себя как дикое животное, которое приручили, но не укротили, она была подозрительна, как необъезженная лошадь. Вероятно, ее породистость проявлялась и в ее нетерпеливости.
