Но дядя Федул, узнав об этом, сразу же строжайше запретил производить какие бы то ни было операции с икрой, и решил осторожно и понемногу съесть ее, причем вместе со мной.
Нурик, иди икру кушать! — звал постоянно дядя Федул, и мы садились на два табурета друг против друга, ставили между собой на третий табурет злополучный таз, и чайными ложечками, медленно, тщательно обсасывая каждую икринку, поедали «смертельный» деликатес. При этом мы внимательно смотрели в глаза друг другу.
— Попался мне осколок, попался! — радостно произносил время от времени кто-нибудь из нас, вынимая изо рта эмалевый «кинжальчик». Не помню уже, доели ли мы этот таз до конца или нет, но икру, на сей раз, я окончательно возненавидел.
Как-то раз весной 1954 года дядя Федул решил определить меня на спорт и повел на стадион «Динамо» (бывший им. Л.П. Берия). Стадион был в двух кварталах от дома, и я с удовольствием пошел туда с бывшим чемпионом — это было для меня почетно.
Заглянули мы в гимнастический зал — тренера не было, в зале борьбы — тоже, а в зале штанги тренер сидел на своем месте, и как оказалось, он был другом и «соотечественником» дяди Федула; звали его Иосиф Шивц.
Йоська, прошу тебя, сделай из этого стиляги штангиста! — сказал тренеру дядя Федул.
Я действительно в последние годы стал «стилягой» — вызывающе одевался, носил волосы до плеч, а часы — на ноге, из-за чего одноклассники возненавидели меня еще больше.
Йоська, подозрительно посмотрел на меня бычьим взглядом и велел подойти к штанге. Я, подражая тренирующимся спортсменам, поднял ее на грудь и медленно выжал над головой — сказалась моя самоподготовка. Тренер взвесил меня — с одеждой я «тянул» на 60 килограммов.
— Свой вес выжал с первого раза, это редко бывает! — удивился тренер, — можешь ходить в зал, только тряпки свои сними, — презрительно отозвался он о моих одеждах, — не раздражай ребят, а то побьют ведь!
Итак, я буду ходить в зал штанги! Мы с дядей Федулом радостные возвращались домой, он — что пристроил меня, а я — что появился шанс стать полноценным человеком, спортсменом.
Зайдя на веранду мы застали бабушку и Риву за разговором, в котором услышали последние слова Ривы:
— Да не еврей он, какой же может быть еврей — Федор, даже Федул, как его друзья зовут …
Федор Борисович мигом сунул большие пальцы рук подмышки и, отплясывая «семь — сорок», дурным голосом запел частушку:
— Полюбила я Федула, оказался он — жидула!
Все расхохотались, а Рива стала шутливо бить мужа по спине, приговаривая:
— Заходи, жидула, в комнату, а то люди услышат, какие ты глупости поешь! Еще и взаправду решат, что ты — еврей!
В мае 1954 года произошли два основополагающих события в моей жизни — начало занятий штангой и первая настоящая, но неудачная любовь. Эти два события совершенно по-новому повернули мою жизнь. Занятия штангой, общение со здоровыми телом и духом товарищами, помогли мне почувствовать себя не только полноценным, но, я бы сказал, сверхполноценным юношей. Казалось бы, начитанный и умный отличник учебы, да еще спортсмен-силач с завидным телосложением — чем не предмет зависти для окружающих ребят!
А первая любовь, которая оказалась неудачной, не только без взаимности, но и с презрением со стороны объекта любви, все поставила с ног на голову. К тому же, если говорить о любви, и об этом будет еще сказано чуть попозже, я сам сделался объектом любви, но совершенно непонятной и, казалось бы, ненужной для меня. Эти противоречивые события обрушились на мою педантичную голову с такой силой, что не в состоянии философски оценить обстановку, я решился на суицид. Но до этого оставалось еще целых два года …
Но с 12 до 14 лет, помимо домашней самоподготовки уже описанными выше способами, я имел еще два рода любимых занятий, хобби, что ли, — стиляжничество и занятие химией. Стиляги в начале и середине 50-х годов прошлого века — это не нынешний панк или что-то в этом роде. Движение стиляг, как мне показалось, возникло на фоне робкого проникновения к нам западной, в первую очередь, американской моды и образа жизни. Это проникновение было искаженным — ведь получить правдивую информацию объективно мы не могли, а пользовались суррогатными источниками. Фильмами, чаще всего нашими об Америке, а не произведенными в ней непосредственно, музыкой, которая прорывалась по «вражеским» передачам и культивировалась кулуарно. Наши «стиляги», чаще всего, имели смутное представление об американском образе жизни, моде, музыке, культуре, и просто пытались выразить свой протест затхлому постсталинскому времени.
Мне смешно, когда говорят о Хрущевской «оттепели» — я рос в это время и понимал, что жизнь в СССР в этот период становится просто безнадежной. При Сталине была опасность быть арестованным, допустим за антисоветскую пропаганду. Но были и перспективы стать большим ученым, артистом, руководителем, не будучи комсомольским вожаком, партийным подхалимом, демагогом и т. п. Во времена Хрущева и далее Брежнева, без членства в партии, без рабского вылизывания анальных зон у партийного и комсомольского начальства, можно было рассчитывать только на жизнь рабочей пчелы.
Я лично стал стилягой в знак протеста против удушающе-затхлой, буквально вонючей жизни молодежи в то время. Может, я и был нетипичным стилягой по внутреннему содержанию, но внешнее сходство старался соблюсти на 100 и даже более процентов. Начну сверху вниз. Волосы у меня были гладкие, почти до плеч, с загнутыми кверху концами (я их загибал горячими щипцами), чтобы прическа была похожа на Тарзанью. Тогда все стиляги подражали Тарзану-Вайсмюллеру в прическе; серия фильмов о Тарзане была тогда супермодной. Но, в отличие от Тарзана, я носил длинные бакенбарды и тонкие усики. Плечи у меня, в отличие от других стиляг, были и взаправду широкие, но желтый клетчатый пиджак, который я сам заказал портному, был с каррикатурно большими «липами» — накладками на плечи. Низ пиджака плотно обтягивал бедра, а на красном галстуке из клеенки я сам нарисовал масляными красками пальму с обезьяной на ней.
Брюки шил я сам, долго подгоняя их по фигуре. Они были зеленого сукна, страшно короткие, зауженные сверх предела. Нормой считались 21–22 сантиметра, а у меня были 18 сантиметров. Ступни туда пролезали с трудом. Брюки были настолько коротки, чтобы носки ярко красного цвета, под стиль галстука, были видны до самого верха. Брюки заканчивались широкими обшлагами, как и было тогда положено. Туфли стиля «буги-вуги» я изготовил из женских (материнских) туфель, благо размер ноги у нас был одинаков. Я срезал невысокий каблук и приклеивал резиновым клеем к подошве несколько слоев микропористой резины желтого цвета, так, чтобы общая толщина подошвы была сантиметров 7–8. Затем я острым ножом надрезал подошву по периметру этакими неровными надрезами, чтобы она казалась как бы изготовленной из грубого тесаного камня.
