Говорящий на кокни таут и его приятель, которого мы встречали и раньше, подошли к Эрнесту и предложили ему гарантированную и проверенную информацию. Эрнест засомневался. Я, готовый сделать ставки, до последнего момента ждал, когда они уйдут; мы ставили такие большие деньги, что я не хотел, чтобы об этом знала вся округа. Окончательная ставка была 19 к 1. Я вернулся на трибуны к самому началу скачек. Батаклан бежал первым, но потом на барьере стал вторым, затем, после водной преграды, шел третьим после Киллиби и Клиппера. Когда они подходили к последнему барьеру, Батаклан уже безнадежно отставал на двадцать корпусов. Я застонал.
— Следи за ним в бинокль, — приказал мне Эрнест.
Киллиби, преследуемый Клиппером, в хорошем темпе брал низкий барьер, и жокей ослабил поводья. И тут передняя нога лошади слегка задела барьер, шаг нарушился, лошадь сильно ударила ногой по дорожке, споткнулась и скинула своего жокея. Клиппер уже был в прыжке, его жокей попытался обойти Киллиби, но у него ничего не получилось. В результате Клиппер прыгнул прямо на спину Киллиби. Жокей упал и, сильно ударившись, недвижимый, распростерся на земле.
У жокея Батаклана была куча времени, чтобы правильно оценить ситуацию и сориентироваться. Он направил Батаклана к другой стороне барьера и пришел к финишу первым.
Никто в нашей компании и не пытался скрыть охватившего всех ликования. Торжествуя, мы все направились в бар. По дороге Черный Поп вдруг остановился и замер. Он просто стоял, не двигаясь, и повторял: «Еще рано. Еще рано». Когда трибуны уже совсем опустели, он огляделся вокруг и сдвинул ногу — под ботинком лежал выигрышный билет.
— Определенно, Бог — везде и во всем, — глубокомысленно заметил Эрнест.
Все пошли в бар пить шампанское, а я, собрав наши билеты, поспешил в кассу, и, когда вернулся, у меня в руках была пачка десятитысячных банкнот. Эрнест отсчитал выигрыш Черного Попа и вручил ему деньги.
— Черному Попу нужна синица в руках, — сказал Хемингуэй, — он слишком долго был нищим.
Как всегда, на Эрнесте были его специальный ипподромный жакет и тяжелое твидовое пальто, которое ему сшили в Гонконге. В этом пальто был глубокий потайной карман с необыкновенными пуговицами, делавшими его содержимое недосягаемым для воришек-карманников, даже таких ушлых, как в Гонконге. Эрнест засунул в этот карман всю нашу добычу и стал похож на беременную медведицу. Когда Эрнест укладывал в карман выигрыш, к нему приблизились два таута, которые подходили к нам еще утром.
— Да, — сказал один из них, — сразу видно: мсье — настоящий мэтр.
Черный Поп стоял у края стойки. Глаза его светились от счастья, он держал пакет с выигрышем в левой руке, а правой пересчитывал деньги, любовно прикасаясь к купюрам. В это момент один мужчина, проходя мимо, обратился к нему:
— Добрый вечер, падре.
Черный Поп, не отводя глаз от своих денег, быстро перекрестил его правой рукой и снова вернулся к пересчету выигранных денег.
Большая часть выигрыша ушла в те предрождественские дни на поддержание экономики Франции. Вся комната Хемингуэев была завалена подарками — они были везде: на кроватях и даже на полу. Мы праздновали Рождество 23 декабря, и, когда все развернули свои свертки, Эрнест сказал:
— Никогда еще столь малое число людей не делало так много покупок, и я счастлив и горд, потому что могу смело заявить, что все эти вещи, которые мы друг другу подарили, абсолютно бесполезны.
Мы выпили как следует шампанского, чтобы отпраздновать счастливый финал нашей кампании, а потом, в честь светлого праздника Рождества, решили отправить одну из глав Майеру — из его последней телеграммы было видно, что он уже совершенно выходит из себя.
Двадцать четвертого декабря мы наконец на два месяца позже, чем планировалось, отправились в Венецию, куда первоначально и собирались. Ехали мы на арендованном огромном «паккарде». Познания Эрнеста в таких областях, как местная погода, обычаи, история, знаменитые сражения, сорта пшеницы и винограда, сады, певчие птицы, вина, дичь, кулинария, полевые цветы, рогатый скот, мораль, архитектура, орошение полей, правительство, отношение местных женщин к приезжим, были просто поразительны. Он много, увлекательно и с нескрываемым удовольствием рассказывал нам о том, что знал сам.
Из-за его острого интереса к местам, мимо которых мы проезжали, наше путешествие затягивалось. От Парижа до Экс-ан-Прованса можно добраться за день, мы же ехали туда пять дней. Мэри и Джигги сидели на задних сиденьях, а я и Питер Виртель (присоединившийся к нам перед самым отъездом из Парижа) — на удобных откидных сиденьях. Скорость нашего продвижения замедлялась из-за таких вещей, как утреннее кваканье лягушек, долгие застолья и уличные ярмарки в городках, которые мы проезжали. На этих ярмарках можно было встретить тиры, в которых предлагали в качестве самой трудной мишени картонного голубя с красным глазом размером в мяч. И если стрелок, взяв в руки старое ружье, тремя или четырьмя выстрелами — в зависимости от широты души хозяина — полностью уничтожал этот глаз, то ему вручался большой приз — бутылка шампанского.
Во время нашего путешествия мы с Эрнестом расстреляли множество картонных голубей. Эрнест всегда угощал выигранным шампанским — довольно сомнительного качества — зевак, обычно собиравшихся вокруг тира.
Так мы, не переставая есть, пить розовое тавельское и стрелять по картонным голубям, проехали Оксер, Солье, Баланс, Авиньон, Ним, Эг-Морт, Гро-дю-Руа, Арль, Канны и поднялись в Альпы. Виртель остался в Каннах, а мы поехали дальше, в Венецию. Я первый раз оказался в Венеции, и, когда, потрясенный, стоял, глядя на Большой канал, Эрнест сказал:
— Ну что ж, Хотч, этот город называется Венеция. Теперь он станет для тебя родным, как когда-то стал родным для меня.
Но в тот раз этого не произошло, так как мне вскоре пришлось уехать в Нью-Йорк с последними тремя главами «За рекой, в тени деревьев». Текст, написанный от руки, был в единственном экземпляре, и мне до отлета в Нью-Йорк еще предстояло в Париже попросить мадам Грос, машинистку Эрнеста, перепечатать эти страницы. Я взял билеты на поезд, идущий в Париж. Обычно на границе не бывает никакого досмотра, но во время моей поездки вся полиция по какой-то причине была поставлена на уши. Полицейские внимательнейшим образом изучали содержимое чемоданов и сумок пассажиров.
Еще не заказав номер в отеле и не позвонив мадам Грос, я уже понял, что среди моих вещей пакета с рукописью Эрнеста нет. Я мобилизовал все свои способности, пытаясь говорить по-французски — с тех пор говорю на этом языке свободно; я общался с парижскими железнодорожными чиновниками, службой безопасности, техниками на сортировочной станции, портье, администраторами — со всеми, от кого хоть что-то могло зависеть, но мне оставалось лишь ждать и надеяться, периодически звоня в бюро потерь и находок. Рукопись не находилась, но стало известно, что мой вагон уже почистили и отправили в депо, поэтому вряд ли, сказали мне, такой большой предмет, как пакет с рукописью, мог бы потеряться там, если только он был со мной изначально.
