«Когда побежденные складывают оружие, они выполняют божью волю».
VI
ТОГДА, в тот момент, Норвегия еще не была побежденной. Мы продолжали сражаться, сражались в Северной Норвегии и сражались не без успеха. Эта часть нашей армии была мобилизована еще с начала Зимней войны. И теперь она получила возможность доказать, что наши солдаты не уступают финским. Я постоянно с горечью думала о том, насколько более удачными могли быть наши схватки с противником на юге Норвегии, если бы наши мальчики имели соответствующие подготовку, оснащение и вооружение.
И тем не менее им все же удалось что-то сделать в противостоянии врагу. Однажды ко мне пришел солдат, который сражался в одной роте с Андерсом, — он всю ночь охранял тело моего сына в лесу; товарищи Андерса привезли его тело с собой, когда вынуждены были оставить свои позиции в районе моста. Андерс отвечал за транспортировку трех ручных пулеметов; парень, о котором я говорю, был вместе с ним еще со времени обороны к северу от Осло, в местечке Блейкен-сетер[33] в Хаделанде, потом они оказались вместе в Гюдбрансдалене. Хуже всего было то, что наши солдаты вынуждены были шаг за шагом сдавать свои позиции на том горном склоне, который они какое-то время удерживали в своих руках; они могли бы продержаться еще несколько недель, если бы не подверглись столь ожесточенной бомбардировке, если бы у них было достаточно живой силы, чтобы удерживать дороги, соединяющие одну долину с другой, если бы у них было достаточно оружия и боеприпасов. Однако им все время приходилось отступать, а немцы шли за ними по пятам. И все же наши ребята сражались храбро. «В одном месте мы видели тела наших врагов, которые грудами лежали вдоль дороги, это были их раненые и убитые, мы насчитали целых двести трупов. Может быть, этот факт явится хоть каким-то утешением для Вас?»
Да, конечно.
Мой сын Андерс проявил себя прекрасным офицером, храбрым, уравновешенным, расчетливым, когда речь шла о том, чтобы приложить усилия для сохранения жизней солдат, учитывая их плохую оснащенность. «И потом, ведь вы знаете, что он был snild — такой замечательный, добрый, милый человек», — так отзывались о нем. В сущности, норвежское слово snild не совсем соответствует, например, английскому слову kind, у нас «snild» говорят о человеке сдержанном и спокойном, можно сказать, что доброта здесь даже не на первом месте. Но для большинства норвежцев «snild» — это самое лучшее, что можно сказать о человеке.
Этот солдат был немолод, он жил в Швеции, имел шведское гражданство. А 10 апреля оказался в Лиллехаммере случайно. Дело в том, что по улице проезжал грузовик с новобранцами, которые направлялись в Йорстадмуен, он помахал, чтобы они остановились, и поехал вместе с ними. Так он стал добровольцем и был вместе с новобранцами все время в военном походе. Но теперь для него война уже закончена, «по крайней мере на некоторое время, — тихо засмеялся он. — Если снова придет день, когда я увижу норвежцев в полной военной амуниции, то надеюсь, что снова смогу присоединиться к ним».
В последующие дни ко мне приходило множество солдат, которым казалось, что я могла бы помочь им вернуться в Норвегию через Лапландию, чтобы снова иметь возможность сражаться с врагом. Но, к сожалению, я мало чем могла помочь им, всем этим мальчикам, оказавшимся здесь и рвавшимся на фронт. Впрочем, некоторым из них все же удалось это осуществить.
Наконец, в самом конце мая я получила телеграмму от Ханса, оказалось, что он интернирован на территории Швеции, недалеко от шведско-норвежской границы, и надеется в ближайшее время получить возможность ехать дальше. Не было более счастливого дня в моей жизни, чем тот, когда я встретила Ханса на перроне вокзала в Стокгольме.
В Осло ему удалось получить от немецких властей паспорт и разрешение на отъезд. Но при этом немцы попросили его прийти еще раз в их учреждение для какого-то разговора. Ханс узнал, что в это время начальником гестапо здесь был человек, в свои детские годы бывавший в Норвегии, он был один из тех, кого называли Wienerbarn, и прекрасно говорил по-норвежски. У Ханса сложилось впечатление, что немцы могут потребовать от него таких обещаний, которых он никак не мог бы дать. Поэтому он, нарядившись так, будто намеревался прогуляться по городу, — между прочим, спортивная одежда вызывала у немцев подозрение, — сел на поезд на одной из железнодорожных станций в пригороде, где поезда шли только в одну сторону, и доехал до конца маленькой станции в лесу, около шведской границы, там он сел на автобус и сошел на какой-то отдаленной остановке уже около лесной тропинки, где и углубился в лес. В лесу ему посчастливилось встретить еще нескольких таких же молодых норвежцев, направлявшихся в Швецию. И так они все вместе, одной компанией, пройдя четыре норвежские мили, оказались возле шведского пограничного поста.
Немцы вели наблюдение на всех дорогах, ведущих из Норвегии в Швецию, но поскольку линия границы на протяжении многих миль идет по непроходимому лесу, держать все пространство под контролем было невозможно. Кроме того, немцы страшились наших лесов, опасаясь за свою жизнь, и их патрули ходили в основном только по опушке леса. Патрульных то и дело убивали, даже несмотря на не знающую пощады месть гитлеровцев — расстрелы мирных жителей. В одной маленькой усадьбе в долине Гюдбрансдален, где жили знакомые Ханса, немцы расстреляли единственного «мужчину», который оказался там, это был одиннадцатилетний мальчик, они расстреляли его у входа в амбар, на глазах у матери и маленькой сестренки, только потому, что им показалось, что с территории этой усадьбы велась стрельба. Страх немцев перед стрельбой из-за угла был патологическим и во многом непостижимым для норвежцев, ведь мы видели, что немцы способны наступать огромной военной массой, выполняя команды своих командиров, и при этом демонстрировать презрение к смерти, но панически боялись быть убитыми гражданским человеком, да еще стрелявшим из обычной винтовки или охотничьего ружья. Нам было известно, что немецкие солдаты, разместившиеся в крестьянских усадьбах вдоль долины, не решались ходить ночью «на двор» (вместо городских туалетов в большинстве норвежских усадеб для этой цели существуют маленькие симпатичные домики рядом с хлевом). Мне доводилось слышать от крестьян, дома которых были сожжены дотла, что их утешает сознание того, что, после того как в их домах уже «погостили» немцы, эти дома все равно нельзя было бы полностью очистить от следов их пребывания, дух «Deutschtum», «немецкий дух», по их словам, все равно никогда бы не выветрился. В целом, в Норвегии уже сложилось впечатление, что в своем подавляющем большинстве немцы отнюдь не отличаются храбростью, во всяком случае в том смысле, в каком понимаем мужество и отвагу мы, норвежцы. Поэтому вполне естественно, что наши крестьяне и их жены не могли понять, почему считается преступлением то, что они просто защищают свои дома против каких-то чужаков, которые пытаются по-разбойничьи вломиться к ним: мы не привыкли воевать, напротив — мы привыкли проявлять гостеприимство ко всем, кто приходит в нашу усадьбу, кто деликатно и уважительно относится к хозяевам, а не грубо врывается. Таких мы всегда полны решимости вышвырнуть вон.
