Открыв гардероб, мы увидели портфель. В участке полицейский отдал ей ключи Сергея, но по свойственной этому прелестному созданию щепетильности, кстати, одной из главных черт характера Айседоры, она долго колебалась, не желая заглядывать в его личные вещи. Я сказала, что там могут быть деньги, но она ответила, что этого не может быть, потому что у него их нет.
Наконец она открыла портфель. К ее изумлению, он был полон американских денег — мелкими купюрами и даже серебром, всего около двух тысяч долларов.
— Господи, Мэри, неужели я вскормила змею на своей груди? Нет, не верю, бедный Сережа. Я уверена, что он и сам не знал, что делал. У него никогда не было много денег, и при виде того, что я щедро трачу их, его крестьянская натура взяла в нем верх, и он бессознательно решил часть их сохранить. Скорее всего для тех, кому они нужны на его родине. (Так впоследствии и оказалось, когда он бросался деньгами с еще большей щедростью, чем Айседора.) — Подумать только, у него были деньги, а меня с ума сводил портной, угрожавший арестом, если я не оплачу счет за два костюма Сергея.
Да, действительно, это было слишком. Я позвала управляющего. Мы оплатили нанесенный ущерб и уехали из отеля, забрав с собой багаж Айседоры. Чемоданы Сергея мы оставили, увидев в них не только десятки костюмов, рубашек и пар белья, но и половину туалетов Айседоры, которые, как она думала, где-то потеряла.
Мы переехали в отель “Резервуар” в Версале. Там Айседора слегла с высокой температурой. Врач, обследовавший Сергея вторично, приехал к ней, чтобы узнать, согласна ли она поместить его в лечебное учреждение. Но полиция намеревалась выпустить его только при условии, что он немедленно покинет страну. Мы купили два билета, и Сергей в сопровождении служанки уехал в Берлин, где у него было много друзей и где находилось представительство Советского правительства. Но пока поезд не увез его, Айседора жила в страхе. Сергей получил все свои чемоданы и портфель, в котором оставалось денег только на дорогу до Берлина”.
Из Парижа Айседора и Мэри отправились в Берлин на машине к Есенину.
Когда они подъехали к отелю “Адлон” в Берлине, Сергей одним прыжком влетел в машину через голову шофера — верх машины был опущен, и очутился в объятиях Айседоры.
Несколько берлинцев обступили автомобиль, наблюдая эту сцену, но Айседора не замечала ни улицы, ни людей. Она видела только, что Сергей жив и здоров. Вот он собственной персоной с развевающимися при свете золотыми кудрями. Прыгая, он бросил свою шапку. Зачем ему теперь шапка? Его любовь, его Айседора здесь — прочь, шапка. Он мог бы тут же сбросить и пальто и башмаки.
Это не было позой: оба эти экзальтированные существа действительно забыли об окружающих. В конце концов, полиция разогнала зевак, и после некоторых усилий они уговорили своих обожателей выйти из машины. Однако добиться вразумительного ответа на вопрос, в какой отель ехать и вообще сняли ли им комнаты, нам так и не удалось.
В отчаянии Мэри решила попытаться устроиться в отель, перед которым стояли, но слухи о парижских злоключениях летели быстрее их и уже достигли ушей управляющего. Поэтому, когда он увидел Айседору в объятиях ее златокудрого поэта, он сказал, что к его большому сожалению, у них не осталось в отеле даже малюсенькой комнатки. Им пришлось ретироваться и погрузиться в машину, которую шофер старался спрятать от любопытных глаз, отъехав на несколько шагов от ярко освещенного входа в отель.
Они двинулись дальше, к отелю “Палас”. В нем другой русский поэт, большой приятель Сергея “в высоких сапогах, галифе, великолепной красной черкеске, подпоясанный по тонкой талии серебряным кушаком, и в высокой кубанке пошел с Мэри в холл. Она шествовала впереди него, как будто это был ее гид, секретарь. Она спросила, забронирован ли номер для мисс Айседоры Дункан, о котором телеграфировали, и с чрезвычайной учтивостью и вежливостью управляющий ответил, что в отеле не получали телеграмму. Мэри это не удивило, ведь телеграмму и не посылали.
Тем не менее, для мисс Дункан номер нашелся, хотя для этого управляющему пришлось отказать тридцати претендентам.
В этот момент в холл вошли Айседора с Сергеем, за ними шофер и несколько портье, несущих багаж. Айседора и Сергей не сомневались, что раз они тут, то комнаты найдутся.
Еще несколько русских, все с музыкальными инструментами, гурьбой бросились вверх по лестнице, пока мы поднимались на лифте. На вежливо улыбающемся лице управляющего появилось выражение крайнего удивления и некоторой растерянности, когда он увидел это неожиданное дополнение к группе.
Когда их ввели в королевский номер, управляющий спросил, сколько комнат требуется. Айседора царственным жестом обвела всю компанию.
— Комнаты на всех, — сказала она. — Это со мной.
Охнув, Мэри подумала об оставшихся у них нескольких тысячах франков. В пути они слышали странные вещи — что за несколько франков дают тысячи марок, и считали, что сможем на эти деньги долго прожить. И действительно, к концу путешествия они получали за несколько франков миллионы марок, но, к сожалению, на эти миллионы очень мало что можно было купить.
— Куше, куше, — кричал Сергей.
— Да, да, куше, куше, — вторила ему Айседора.
Гостей развели по разным комнатам вымыться и переодеться, а в это время Есенин лихорадочно названивал нескольким русским — тем, кто еще не слышал о нашем приезде и кому не понравилось бы упустить пир. Радости обильного стола не были повседневными у русской колонии артистов и художников в Берлине.
Пришли все и даже несколько человек, которых никто не знал. Как в сказке, в середине большого салона был накрыт стол. В распоряжении гостей были и большой и малый салоны, в которых стояло много легко бьющихся вещей.
Айседора решила, что вечер должен быть русским, с русским столом и напитками. Так оно и произошло. Сервировочные столы были уставлены русскими закусками — отборными деликатесами. А обычай — Айседора на нем настаивала — каждому выпить по три рюмки водки, одну за другой, перед закусками многих почти доконал. Русские, у кого были балалайки, играли и пели, все остальные подпевали.
Подали обед, и гости съели столько, сколько хватило бы, чтобы несколько недель кормить полк. Но это была только запевка к настоящему пиру.
Айседора вышла из своей комнаты, как радуга, прекраснее, чем когда-либо раньше. Она излучала счастье. Сергей встал перед ней на колени, по его лицу текли слезы, он осыпал ее тысячами прекрасных нежных ласковых русских слов. Вся компания тоже встала перед Айседорой на колени и стала целовать ей руки. Было очень трогательно. Как счастливы они были! Группа беззаботных, бездомных людей — да понимали ли они, что произошло и что вообще происходит в мире? Было ли до этого им дело, этим людям без родины?
