— Вот, пожалуйста, в газетах пишут, что поймали террориста. Дмитрий Мирский. Австрийский подданный. Вы его случайно не знаете? Хотя откуда вам знать? Он — террорист, вы — врач. Но, знаете, он приехал из вашей страны.
Для товарищей в «штабе» все прояснилось.
Дмитрий Мирский — это Камо. Все стало на свои места и для Гавриила Сегаля. А что с Житомирским? Он тоже арестован? Нет. Но почему? И где он в таком случае? Ему удалось выехать в Париж. Почему? Непонятно. Выходит, протеже арестован, а покровитель уехал? А что ему еще было делать? Как что? Остался бы, об камни б расшибся, а придумал бы, как спасти своего протеже. Но, может, Житомирский поэтому и уехал в Париж? Откуда вдруг взялось такое недоверие?
Сегаль решил ехать в Париж. Не исключено, что за ним тоже установлена слежка. Не стоит мешкать — немцы не любят кокетничать.
— А почему именно в Париж? — спросил Камо, отходя от окна. — Я слушаю, Гавриил. Так почему в Париж?
— Я хотел разыскать Житомирского, разобраться во всей этой головоломке.
— Но никто же не обязывал тебя заняться мной.
— Бессмысленный и неуместный вопрос. А будь ты на моем месте, совесть у тебя была бы спокойна?
— Нет.
— Ты бы тоже так поступил, верно?
— Совершенно верно. Продолжай!
— Вот я и решил не возвращаться в Баку, пока не найду его.
…Товарищи посоветовали Сегалю немедленно покинуть Берлин (он не уведомил никого, что намеревается разыскать Житомирского), и вечером того же дня он ждал на железнодорожном вокзале первого поезда на Париж. «Мне надо купить в Париже кое-какие инструменты. Здесь их не достать», — сказал он знакомым.
Якова Житомирского после недолгих расспросов нетрудно было отыскать. Они договорились встретиться во второй половине дня на площади у собора Парижской Богоматери.
Сегаль заметил Житомирского раньше, чем тот его. Он нисколько не изменился после их встречи на берлинской улице. На нем та же широкополая шляпа, те же очки, тонкие, в позолоченной оправе, то же легкое осеннее пальто и черные, до блеска начищенные туфли. Казалось, он пытался и улыбку сохранить прежнюю.
— Здравствуй Гавриил!
— Здравствуй, Яков!
— Давай пройдемся. Ты сюда по делу или как?
— Нет. Я собирался домой, хотел купить кое-какие инструменты. Решил с тобой увидеться. А ты тут как, очутился?
— Я бежал. Почему — ты уже знаешь.
— Знаю. Из-за дела Мирского. Ему теперь несдобровать.
— Задержись я немножко дома, сидел бы сейчас вместе с ним. На улице меня догнала жена и сказала: «Немедленно уезжай из Берлина. Тебя разыскивает полиция», — «С чего ты взяла?» — «Приходили с обыском, Мирский заявил в полиции, что в Берлине его устроил врач Яков Житомирский». Я уехал не сразу, перебрался на одну из явочных квартир, где пробыл несколько дней. Необходимо было выяснить некоторые подробности, связанные с делом Мирского, и обсудить организацию его побега. Понимаешь, Гавриил, его не обвинят как политического преступника. Русские сделают все возможное, чтобы немецкие власти передали его России. А виселица готова задолго до переговоров. Обвинение серьезное: динамит, револьверы, подрывная машина, которая до последнего времени являлась военным секретом французской армии.
— Ты же знал обо всем этом, Яков…
— Арест Камо — чистая случайность! Да, да! Наш товарищ стал жертвой случая. Во время разгона одной из сходок полиция набрела на его след. Она нашла записную, книжку одного из участников сходки, в ней был записан адрес Мирского: «Эльзассерштрассе, 44». Я узнал об этом перед выездом из Берлина.
— Что же дальше?
— «Форвертс» предоставил Камо адвоката. Но он не стал с ним говорить, полагая, что тот полицейский агент. Тогда нам пришлось схитрить и надеть на палец адвоката мое кольцо. Камо узнал его…
Лицо Камо нервно передернулось, и Сегаль смолк.
— Ложь! Подлый провокатор!
Он вскочил с места и начал лихорадочно ходить по комнате, потирая руки.
— Не видел я ни кольца, ни адвоката! Моим адвокатом был Оскар Кон, кандидатуру которого предложили Карл Либкнехт и Леонид Красин. Подлый провокатор! Ладно, продолжай.
…С площади собора Парижской Богоматери они зашагали направо, к небольшой аллее, и сели там на скамеечке.
— Что ты намерен делать дальше? — спросил Житомирский.
— Поеду в Вену, оттуда, наверное, в Россию. Зачем мне тут оставаться? — Сегаль скрыл от Житомирского, что за ним уже начала следить полиция. — Практику я почти уже закончил, покупки сделаю в Париже. В Вене пробуду несколько дней, может, недельку.
— Оставь свой адрес. Будут какие новости, сообщу.
— Адреса у меня нет, — слова Житомирского его насторожили, но, не подав виду, он продолжил: — Возможно, остановлюсь в какой-либо гостинице. Напиши мне лучше до востребования, на главпочтамт. Буду каждое утро заглядывать на почту. Так удобнее всего.
— Пожалуй, — рассеянно согласился Житомирский, когда они собирались расстаться у дверей кафе. — Счастливого пути!
— Счастливо оставаться!
…Сегаль смолк. Он встал, взял с полочки карманные часы на длинной цепочке.
— Что будем делать?
Камо, встрепенувшись, переспросил:
— Что?
— Уже пятый час. Через пару часов с моря подует утренний ветер.
— Ты же не докончил.
— А разве не ясно? Я уехал в Вену…
…На венский центральный почтамт он зашел спустя три дня после своего приезда. Ему ничего не было. Утром четвертого дня, заглянув на почту, он вспомнил одну деталь. «У Камо был твой адрес», — как-то подчеркнуто произнес Житомирский. «Допустим, — размышлял Сегаль, — допустим даже, что этот адрес и попал в руки берлинской полиции. Ну и что? Неужели отсюда следует, что Камо предал революционных товарищей? Нет, Яков, меня на мякине не проведешь».
На почте за окошком «До востребования» сидела хрупкая девушка, которая, сухо кивнув на приветствие посетителя, взяла у него паспорт и вернула его вместе с письмом из Парижа. Сегаль торопливо вскрыл конверт и, не отходя от окошка, пробежал глазами письмо, в котором было всего несколько слов: «Здравствуй, Гавриил! Камо тебя оговорил. Не советую возвращаться в Баку».
— Знаешь, братец ты мой, он-то думал, что рассчитал все верно — я б ему наверняка поверил, у меня не было никаких оснований сомневаться.
— Но ведь твой адрес действительно обнаружили у меня, и я сказал, что мне его дали в Баку. Личность Сегаля мне знакома, он стажируется в Берлине, и я должен был лечить у него глаз. Однако полиция разрушила все мои планы, я не успел повидаться с врачом. Вначале они мне не поверили, но я настоял оставить тебя в покое, потому что, я, мол, с тобой еще и не виделся.
