Если бы «любовь» была не производной, а производящей силой, если бы историческая действительность подчинялась мечтам человека, если бы жизнь народа была свободой, а не необходимостью, – славянофильство, ввиду громадных затраченных на него нравственных и умственных сил, могло бы быть плодотворным. Но благородство, добродетель, искренность, сопровождаемые иллюзиями, не котируются на бирже действительности. «У славянофилов, как и у нас, – говорит один их теоретический противник, – запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы – за пророчество, чувство безграничной, охватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус, как двуглавый орел, смотрели в разные стороны в то время, как сердце билось одно».
Но действительность мстит за невнимание к себе и мстит подчас очень жестоко. Как и чем отомстила она славянофильству – увидим сейчас.
Константин Сергеевич Аксаков умер с небольшим 40 лет, успев достаточно разочароваться в жизни, но не в своей теории. Он умер тем самым «большим ребенком», про которого отец его писал как-то: «кажется, остается желать, чтобы он на всю жизнь оставался в своем приятном заблуждении, ибо прозрение невозможно без тяжких и горьких утрат: так пусть его живет да верит Руси совершенству». Не то случилось с братом его, Иваном Сергеевичем Аксаковым.
Иван Сергеевич Аксаков, младший сын Сергея Тимофеевича, родился 26 сентября 1823 года, в селе Надеждине Белебеевского уезда Уфимской губернии. Деревенские впечатления его еще слабее, чем у старшего брата Константина, потому что всего 4 лет от роду его перевезли в Москву. учился он, однако, не здесь, а в Петербурге, в институте правоведения, который и закончил в 1842 году. Идя по обычной дороге, он поступил в «странноприимный» Сенат московский, тогда еще существовавший. Естественно, что у молодого, горячего юноши, поклонника Шиллера и Гете, еще в ученические свои годы исходившего летом всю Германию и поклонявшегося разным святыням поэзии и философии, нисколько не лежало сердце к чиновничьей карьере. В написанной им в то время «Мистерии в трех периодах», – «Жизнь чиновника» – герой первого периода, «будущий чиновник», задает себе гамлетовский вопрос:
Служить иль не служить? да, вот вопрос!
Как сильно он мою тревожит душу!
Не я ль мечтал для общей пользы жить?
Ужель теперь я свой обет нарушу?
Демон службы шепчет ему:
И начальство высшее, дорожа тобой,
Грудь украсит лентою, осенит звездой…
Не ища фортуны милости случайной,
Будешь ты действительный, будешь ты и тайный…
Во втором периоде, когда герой «Мистерии» поступил уже на службу, прежние порывы и прежние колебания исчезли. Он мечтает теперь лишь о кресте, который и получает за свою угодливость и льстивость.
В третьем периоде герой «Мистерии», ставший генералом, подводит итоги своей жизни, и что же должен сказать он о себе перед судом проснувшейся совести?
Да, счастье пошлое судьба мне даровала,
Занятья «дельные» мой иссушили ум,
И грудь чиновника ничто не волновало:
Лишь служба – вот предмет моих привычных дум.
С грустью вспоминая прежнее, он говорит:
А памятны мне прежние те годы.
Когда был молод я и на своем пути
Так смело выжидал житейские невзгоды…
Но жизнь прожить – не поле перейти.
Душа тогда прекрасное любила,
Порывы доблести мне волновали грудь.
Но жизнь бумажная в ней свежесть погубила
И охватил меня избранный мною путь.
И грустно думать мне, что тщетно я трудился,
Что даром отдал жизнь на жертву службе я,
Что тружеником здесь ничтожным я явился,
Что не своей я шел дорогой бытия!
Что от моей усердной, долгой жизни,
От моего служебного труда
Ни пользы никому, ни блага для отчизны,
Ни светлой памяти, ни ясного следа.
Легко понять, кем было навеяно такое отрицательное отношение к бюрократическим идеалам. Не говоря уже о «Горе от ума» и «Ревизоре», Иван Сергеевич в славянофильском кружке наслушался немало самых страстных реплик против чиновничества «этого средостения», этой «гангрены русской жизни».
После недолгой, бесполезной и томительной по своей бесполезности службы в московском сенате, – этом удивительном архиве государственных старцев, Ивана Сергеевича потянуло в народ. «И вот он уезжает в глушь, поступает в уголовную палату, сначала калужскую, потом астраханскую. Как совершенно верно сказал кто-то после смерти Аксакова, отъезд в провинцию из столицы, где, при огромных связях Сергея Тимофеевича и славянофильского кружка, он мог бы сделать самую блестящую карьеру, был своего рода хождением в народ». Честный, молодой, горячий, он попал в ту обстановку, которая бросала мрачную тень на всю русскую жизнь. Россия в то время, по словам Хомякова, была «в судах черна неправдой черной»… Тяжела, утомительна, не по силам одному человеку была борьба с этой черной неправдой.
«Знавшие Ивана Сергеевича в эту пору его деятельности, – сообщает один из наиболее обстоятельных некрологистов Аксакова, – знают, как томилась и мучилась молодая еще тогда душа его в эту суровую эпоху и как поборол он в себе чувство личного отвращения, чтобы нести эту тяжелую службу, зная, что несением этого креста ему удастся все-таки уменьшить, хотя немного, количество обильно расточаемых плетей, пролагая хотя ничтожный простор правде и справедливости. Известная литературному миру Авдотья Петровна Елагина послала ему в этот период его отчуждения из Москвы мраморное распятие, на котором лик облеченного терновым венцом Спасителя представлялся ей особенно хорошо выражающим глубь нравственного страдания. В письме, которым сопровождалась эта посылка, старая уже и тогда Авдотья Петровна писала, что, взирая на этот лик представителя высшего страдания, она всегда вспоминала о тех внутренних муках, о той нравственной пытке, которую приходится переживать И.С. на добровольном поприще его служения».
Если Авдотья Петровна и хватила значительно через край, то все же это нисколько не мешало судейским впечатлениям Ивана Сергеевича быть очень и очень тяжелыми. «Да возродится, наконец, правда и милость в судах», – сказал в начале 90-х годов император Александр III, и как далеко от этого «наконец» было полвека тому назад. Ивану Сергеевичу надо было или прать против рожна целой клики уголовных мародеров, или уйти совсем из палаты. Он выбрал последнее и все в тех же поисках живой работы поступил чиновником особых поручений в министерство внутренних дел. С обычной своей энергией исполнял он самые тяжелые поручения и, один из немногих чиновников того времени, умел даже быть гуманным в своих отношениях к раскольникам. Между прочим, ему пришлось столкнуться с таинственной сектой «бегунов», о которой он написал обширное исследование.
