Когда с меня сняли сапоги, я облегченно вздохнул — думал, теперь почувствую ноги. Но не тут-то было. Даже горячая ванночка не помогла. Почувствовал я свои ноги только месяца через два после грязевых процедур уже в стационарном госпитале на Кавказе. Пробыл в Камыш-Бурунском госпитале несколько дней, никак не могли отправить из-за штормовой погоды. Дело в том, что немцы держали пролив под неусыпным вниманием авиации, подводных лодок, а для большей верности постоянно минировали. Поэтому корабли ходили под прикрытием авиации, впереди два тральщика и катера-охотники. А при штормовой погоде ни катера, ни самих кораблей. Раненых, как правило, вывозили на тех кораблях, которые возвращались на Кавказское побережье после выгрузки доставленного в Крым груза. Наконец-то отправили нас, большую партию раненых, на корабль. До этого до нас дошли слухи, что один из двух кораблей, на которые мы ранее не попали, был поврежден у Кавказского побережья прямым попаданием бомбы в трюм, в котором находилось около 3 тысяч ранбольных. Часть погибла от взрыва бомбы, а большое количество от возникшей паники. Капитан, спасая корабль, выбросил его на мель.
Поэтому я в трюм не пошел, хотя там было относительно тепло, а с группой командиров мы обосновались в какой-то деревянной надстройке на верхней палубе. Там, конечно, не топилось, был адский холод. Единственно эта надстройка защищала от ветра. Чтобы мы не замерзли, нам ежедневно выдавали химические грелки. Нальешь в нее воды, и она дает тепло часов 6–8. Вот так и обогревались. Иногда было жарко и от бомбежки. Немцы по нескольку раз в день налетали на порт, старались вывести из строя стоявшие там корабли, и хотя каждый корабль отбивался своими зенитными пушками, да еще помогали в этом наземные зенитные батареи, картина была невеселая. После двух дней пребывания на корабле, который стоял у стенки, мы хотели сойти на берег, уж очень неприятно, чтобы не сказать более, находиться под бомбежкой на палубе корабля. На берег нас, конечно, не пустили. Только на третью ночь мы снялись с якоря и вышли в море. Поход продолжался всю ночь и часть дня, и мы благополучно прибыли в Новороссийск. Поместили нас предварительно на морском вокзале, дали горячего чая с какими-то сухими булочками, потом командами человек по 100 отправляли тут же в дезкамеры для прожарки, а нас в моечное отделение. Трудно представить то блаженство, какое испытывает человек, попав в теплое помещение, под горячий душ, имея неограниченное количество горячей воды после нескольких месяцев постоянной сырости, холода, без возможности не только побывать в бане, а даже просто умыться. Санитары и санитарки щетками под душем нас оттирали от въевшейся грязи, добросовестно добиваясь розового цвета кожи. Не хотелось выходить из моечного отделения, но на очереди были другие команды. Тут же в бане обрабатывали раны и накладывали чистые повязки. Получили чистое белье и свою прожаренную одежду. Вид, правда, у нее был неказистый — все мятое, от прожарки севшее. Так что еле натягивали на себя, но зато без всяких паразитов, которые раньше ежеминутно докучали. Не нужно было даже чесаться. Непривычно, но хорошо.
Пошли своим ходом в госпиталь. Здание хорошее, кровати хорошие, но без постельного белья, и, хотя уже дело к вечеру, о кормежке никто из начальства не помышлял. На наши требования получали один ответ — скоро повезем вас на вокзал, погрузим в санитарный поезд, там вас накормят. Это был обычный интендантский трюк, чтобы присвоить себе продукты. В отчете будет указано, что в госпиталь прибыло столько-то сотен человек, накормили их обедом, а может быть, и ужином, и отправили на вокзал. Продукты спишут и прикарманят. Кто может проверить, кормили или нет? Людей-то уже нет. Ждали мы, ждали машины и так и не дождались. Уже было часов 10–11 вечера, и решили мы двинуться самостоятельно на вокзал. Чтобы нас не задержали патрули, построились в походную колонну и двинулись в темноте к вокзалу, плохо представляя, где он находится, но все-таки нашли. На вокзале явились к коменданту, чтобы узнать, где стоит санитарный поезд, и тут вышла осечка. Комендант потребовал назвать номер поезда, а откуда нам было знать его.
Так ничего и не добились. Расположились в каком-то зале ожидания и начали расспрашивать изредка появлявшихся железнодорожников о месте нахождения санпоезда. В конце концов узнали, что поезд стоит на последнем пути, а туда нужно добираться через мост. Где этот последний путь, где этот мост, мы, конечно, не знаем. Кругом абсолютная темнота (светомаскировка), накрапывает дождь, и никакого просвета. Можно представить, какое веселое у нас настроение. Голодные, усталые, с ноющими и болящими ранами, без сил сидели мы на вокзале и проклинали госпитальных работников. В конце концов организовалась у нас группа человек в 15, и решили мы пойти на поиски этого пресловутого санпоезда. Пошли по путям (мост не нашли). Решили идти поперек путей, чтобы добраться до последнего, где, по разговорам железнодорожников, должен стоять поезд. Лазили под вагонами, натыкались на какие то проволоки, ограждения и добрались до конца, т. е. туда, где нет уже рельсов. Повернули обратно и увидели мелькнувший огонек. Пошли в тy сторону и обнаружили какой-то состав из пассажирских вагонов, но абсолютно темный. Прислушались — никакого шума или разговоров. Решили, что это пустой состав, хотели уже уходить искать дальше. На счастье, дверь одного вагона открылась и кто-то соскочил на землю. Оказалась какая-то женщина в белой косынке. У нее узнали, что это санитарный поезд ждет прибытия партии ранбольных. Мы попросили отвести нас к начальнику поезда, и он, посмотрев наши документы (а нам карточки раздали на руки в госпитале), приказал принять нас и разместить в вагоне. Оказался прекрасно оборудованный санитарный поезд с подвесными койками в два этажа, мягкими постелями, чистым бельем, одеялами, т. е. с совершенно нормальными условиями, а для нас эта обстановка представлялась необычайным каким-то комфортом. Сестры раздели нас, уложили в постели, принесли ужин, какую-то кашу и горячий чай, каждому выдали по пачке папирос. Словом, блаженство и только.
