– Бог благословит, – поздоровался я. – А ребенок у вас крещеный?
– Нет, не успели пока, – ответила она, и я понял, что она абхазка.
– Не бойтесь, я крещу вашего ребенка, он обязательно выздоровеет, вот увидите.
Я приготовил в тазике воду, надел епитрахиль, начал молиться. Женщина стояла с ребенком на руках, а рядом медсестра, абхазка Нона Маргания. Она меня узнала и очень обрадовалась. Буквально через десять минут слышу страшный звук падающих бомб, потом взрывы. Стекла задрожали. Испугались все, я в том числе. Первая мысль была – бросить все и бежать. А потом подумал: «Как бежать? Куда бежать? А эта абхазка останется одна с больным ребенком? А если абхазы узнают, что молодой грузинский священник убежал и оставил женщину одну с больным ребенком в больнице?» Стыдно мне стало, я продолжил молитву. Взрывы скоро прекратились. Я крестил ребенка, сам же стал крестным. Через несколько дней я вернулся в Джавахети, в свой монастырь. До сих пор жалею, что не записал имени этой абхазки, не знаю, где живет сейчас этот ребенок, да и не ребенок уже, а двадцатилетний парень, а может, и девушка. К сожалению, я позабыл – мальчик это был или девочка.
В общем, это была, конечно, братоубийственная война. Грузины и абхазы – родственные народы, и если бы в людях была любовь, они сделали бы все, чтобы избежать войны. Многие горячие головы чуть что начинают призывать к оружию. Я встречался с абхазами, которые воевали, и, конечно, очень много общаюсь с воевавшими грузинами. Я не видел еще ни одного, кто гордился бы этой войной, гордился, что стрелял и убивал. Эти люди знают цену жизни и понимают, что нужно сделать все, чтобы не допустить кровопролития.
И, что страшно, чем больше проходит времени, сильнее разрастается пропасть. Любая война – великая ошибка, а война братоубийственная – ошибка непростительная. В духовном смысле – падение. Думаю, если бы и в России, и в Абхазии, и в Грузии в то время принимали решения личности масштаба Святейших Патриархов Алексия II и Илии II, войны бы не случилось. Война – всегда сочетание просчетов, личных ошибок, неправильных мыслей, отсутствия любви и мудрости. Это открытая рана, которая кровоточит.
Перед Богом все мы виноваты. Господь же всех призывает соблюдать главную заповедь: любить Бога и ближнего. Почему нам так сложно это дается? Думаю, когда мы себя оправдываем, а других осуждаем, навязываем им вину и ответственность за случившееся, мы тяжело согрешаем.
Безумие утверждать, что война была неминуема, и эта кровь должна была пролиться. Я с этим никогда не соглашусь. Каждый грузин, конечно, надеется, молится о восстановлении отношений, чтобы Абхазия воссоединилась с Грузией, а каждый беженец надеется вернуться в Абхазию. Ну а я могу лишь сказать: пусть будет святая Божия воля и на грузин, и на абхазов. Война – наказание и исцеление, укрепление веры, происходят на ней и чудеса, и такие обращения к Богу, об одном из которых могу рассказать.
«Брат, я уже мертв, а тебе нужно возвращаться»
В военные годы к нам в монастырь Фока в Джавахети приезжали разные люди, было и много тех, кто воевал. Причем были и армяне, сражавшиеся в Карабахе. Многие свидетельствовали об опыте, связанном с клинической смертью. Один рассказ запомнился мне особенно. Его поведал мне в 1993 году один грузин, в начале 1990-х воевавший с осетинами:
«Я думал, что делаю доброе для своего народа, я верил Гамсахурдия. Я хотел только одного: чтобы не было больше коммунистов у власти. И вот через год очутился в Цхинвали – и сразу попал в перестрелку. Мы оказались у леса, и против нас вышли осетины, они тоже, как и мы, были вооружены. Мы начали оскорблять друг друга, сквернословить. Расстояние между нами было небольшим. Мы одновременно открыли огонь. Было страшно. Я отчетливо увидел одного осетина, тоже молодого, я целился в него, а он в меня. Я выстрелил, и вдруг почувствовал ожог в животе. Теряя сознание, я успел заметить свое окровавленное тело сверху. Потом какой-то тоннель, и вдруг – свет. Я очутился в саду, среди неописуемой красоты увидел того самого молодого осетина, он словно подплыл ко мне по воздуху и улыбаясь сказал: „Брат, я уже мертв, а тебе нужно возвращаться, иди с миром!“
Я так хотел остаться с ним в этом красивом саду, что закричал: „Брат, я люблю тебя, оставь меня здесь, прошу, прошу!“
Но тот улыбнулся и толкнул меня в грудь. Вдруг я почувствовал страшную боль в животе, потом услышал крики: „Живой! Живой! Ранен!“ Я очнулся. Так мне стало горько, что я опять на этой грешной земле. В этой стычке погибли и грузины, и осетины. С тех пор я изменился, стал верующим. Жаль, что люди продолжают ненавидеть друг друга».
Я помню, этот молодой человек замолчал, на глазах его выступили слезы. Мы вдвоем с отцом
Елисеем перекрестились. Удивительна человеческая жизнь! Кстати, ничего подобного я не слышал ни от моего отца-фронтовика, ни от других фронтовиков Великой Отечественной войны. А там, наверно, происходили миллионы случаев клинической смерти, души людей выходили из тел и возвращались, и никто из советских военных не видел эсесовцев как братьев перед Богом. Или не рассказывали об этом…
Но случались и другие истории. В наш монастырь как-то зашел гость из Тбилиси. Поздоровавшись с нами, он перекрестился и попросил разрешения посмотреть, где мы живем. А жили мы тогда в строительных вагонах, там и молились. Там же соорудили комнатную церковь, где совершали службы. «Как вы живете здесь, как в пустыне, ни света у вас, ни, главное, телевизора. И даже жен у вас нет?» – удивленно спросил он. «Нет, мы монахи», – как можно скромнее ответили мы. Не очень-то понимая, что такое монах, он все же был впечатлен тем, что так далеко от Тбилиси, в Джавахети, где и в соседней деревне-то уровень жизни был для него чем-то средневековым, живут два монаха, которые не собираются возвращаться в Тбилиси. «Наверное, вы глубоко верующие, – заключил он. – А я тоже верю в Бога и крестик ношу, и иконы люблю, и святого Георгия, но в загробную жизнь не верю, хотя и видел жизнь после смерти. Я был на войне, меня ранило в ногу, была раздроблена кость. Я упал на землю и вдруг увидел, как поднимаюсь с земли, а рядом вижу тело. Я начал кричать, но своего голоса не услышал. Потом увидел яркий свет и вдруг оказался на очень красивой зеленой лужайке. Такие цветы, такая красота, пение! Я думал, что это мне снится. Ко мне подошел некто, совершенно светлый, и сказал: „Возвращайся!" А мне не хотелось возвращаться. И вдруг я опять оказался в своем теле. Потом меня забрали санитары. Вот так спасся». Мы заметили, что он действительно хромал. «Ну, ладно, до свидания, батюшки, мне пора, – улыбнулся нам бывший военный. – А все-таки я не верю в загробную жизнь. В Бога верю, а в ад и рай – нет. Сказки все это». Так и ушел. Мы долго смотрели ему вслед и думали, какую милость показал ему Господь, а он не принял. Нам бы это увидеть, то, что видел он в райской обители. Может, и мы так же не принимаем многие милости от Бога: думаем, что приняли, а на самом деле поступаем, как этот бывший военный.
