и нагромождением колонок Marshall. Я впервые в жизни увидел черного. Помню, что Хендрикс пробил грифом гитары дырку в штукатурке на потолке и на этом концерт был окончен.
В ту ночь я лежу в кровати, в ушах гудит, а в голове устойчивое ощущение, что мое мировоззрение сильно изменилось.
Я выполнял домашние задания, но не перенапрягался. Единственное, чем мне хотелось заниматься в жизни, – это играть на гитаре и слушать пластинки. Я бесконечно слушал Дилана и запомнил массу текстов его песен, от The Lonesome Death of Hattie Carroll до Gates of Eden. Мне понравился джаз.
В школе я подружился с несколькими парнями постарше, которым импонировало мое серьезное увлечение музыкой. Один из них дал мне послушать два альбома Thelonious Monk – Monk Live at Olympia in Paris и Monk Solo. Сперва меня очень смутила завернутая сложность мелодий и насыщенность вплетенных в нее гармоний, но я подозревал, что в музыку надо внимательно вслушаться, особенно если в ней «зарыто» что-то серьезное. Я слушал и слушал. Я поступал точно так же, как с книгами, которые мне давала бабушка, или как учился играть на гитаре, – самостоятельно и решительно. Мой подход не был интеллектуальным, я брал чистым упорством. Я приходил домой из школы, ставил на вертушку пластинку Monk’а, начинал делать уроки и вслушивался в музыку, решая какую-нибудь сложную геометрическую задачу. Когда я услышал композиции Майлза Дейвиса и Джона Колтрейна, то понял, что эти музыканты исследовали глубины человеческого понимания точно так же, как физики в звуковой лаборатории.
Я не уверен в том, что мог бы даже минимально понять такую музыку, если бы не вложил в ее прослушивание время и энергию. Я отнюдь не джазовый музыкант, но инвестировал достаточно сил для того, чтобы понимать такую музыку и найти общий язык с теми, кто ее играет.
К 1967 году мои родители скопили достаточно денег для переезда в почти отдельно стоящий дом поблизости от побережья в местечке Тайнмут, всего в нескольких километрах вниз по реке от Уолсенда. Вот уже много лет они каким-то чудом умудряются оставаться вместе, то есть живут под одной крышей. О разводе для таких людей, как мы, ни в социальном, ни в финансовом смысле не может быть и речи. В принципе, хорошо, что нам не пришлось переживать тектонические разломы развода, но, с другой стороны, я настолько устал от постоянного напряжения в доме, что иногда хочется, чтобы это все раз и навсегда закончилось.
Я слишком неуклюжий и стеснительный, чтобы хорошо играть в футбол, но я умею быстро бегать. Ни в одной из школ, в которых я учился, никто не пробегал 100 метров быстрее, чем я. У меня крепкие кости и сильные мускулы от работы с отцом и, конечно, от бесплатного молока.
Летом 1967 года меня отправляют в Ашингтон на чемпионат графства Нортамберленд. Мне шестнадцать лет. Это самое ответственное соревнование за всю мою жизнь. Помню, как я волновался в ожидании выстрела стартового пистолета. Какими ужасными были секунды между командами. «На старт…» Я уперся шиповками в землю, проверяю расстояние между левым коленом и кончиками пальцев. «Приготовились…» Проходит вечность, и я поднимаю голову и смотрю в длинный туннель, заканчивающийся финишной прямой. Выстрел!
В тот вечер я возвращаюсь домой раскрасневшийся и гордый своей победой. Я выиграл забег и сообщаю об этом отцу, который встает с дивана после дневного сна. «Очень хорошо, сын», – бормочет он и уходит на кухню за чашкой чая. Сначала я пытаюсь прийти в себя, потом начинаю на него злиться. Он слишком погружен в свое собственное несчастье, чтобы разделить радость моего успеха или гордиться тем, что он сам помог создать. Его гордость мной будет продолжать безмолвно затвердевать костями его грусти. Я понял это только сейчас.
Моя карьера бегуна заканчивается тем же летом, когда я проигрываю в начальных раундах национального турнира. Я разочаровался в этом виде спорта и утешаю себя тем, что в спринте нет ни стратегии, ни тактики. Ты или родился с правильными «беговыми» мускулами, или нет. Добиться успеха непросто, но так же непросто побороть страх провала.
Я начинаю себя накручивать, что уже больше не буду ждать от отца внимания, и тем не менее огромная часть моей жизни была безрезультатной попыткой добиться его одобрения и признания. Могу сказать так. Мой желудок может быть бесконечно полон, но вот что интересно: неужели я всегда буду чувствовать себя голодным?
Мне не по душе новый дом с его намеком на виллу среднего класса. Вокруг есть сад, который очень нравится отцу. Правда, теперь, чтобы доехать до Уолсенда, ему надо вставать раньше… Отец строит в саду, как он утверждает, «оранжерею», хотя на самом деле это банальный сарай с окнами. В этом сарае он проводит большую часть свободного времени вместе с пауками и понурыми кактусами.
Мать по-прежнему уезжает в неизвестном направлении по четвергам, предположительно к Нэнси, и никто ничего не говорит по этому поводу. Стены нашего дома слишком тонкие, чтобы устраивать скандалы. Мы словно семья, вступившая в орден католических монахов и замуровавшая себя в собственном молчании. Не думаю, что я – хороший старший брат. Уверен, что мои брат и сестра также мало что понимают в сложившейся ситуации, но когда я нахожусь дома, то чувствую себя эмоционально пустым. Я их очень люблю, и они, как мне кажется, любят меня, но я не проявляю никакого интереса к их жизни и не рискую демонстрировать какие-либо чувства. Они наверняка считают, что я – сухарь или холодный и бесчувственный, как рыба. Я понятия не имею, что они знают и как много готовы терпеть. Мы с братом делим спальню, из которой видно море. Однако, чтобы его увидеть, нужно забраться на шкаф и посмотреть за крыши соседних домов, и где-то вдалеке будет виднеться серая полоска Северного моря. Я стараюсь как можно меньше бывать дома, целыми днями бродя по пляжам от Тайнмута до Уитли-Бей и погружаясь в свои мысли.
Все чаще вечера я начинаю проводить в Молодежной христианской организации (прим. пер.: YMCA, англ. Young Men’s Christian Association – Юношеская христианская ассоциация) Уитли-Бей и знакомлюсь с двумя братьями, Кеном и Питом Бригхам. Кен, как и я, учится в средней классической школе в Ньюкасле. Он хороший музыкант и играет на пианино и гитаре. Пит на несколько лет старше нас, учится на повара и играет на басу. Он сам сделал свой бас. Это функциональный и пригодный к делу инструмент, при этом не страшный на вид. Пит объясняет мне электронные тайны
