героя?
— Труда! Какого… Это у меня цель — труда!
В эту минуту и возник Юшкин собственной подвыпившей персоной. Он шел, чуть покачиваясь, с глуповатой усмешкой на тонких губах, и то и дело задирал уборщиков. Услышав конец фразы, он дурашно округлил глаза и, выставив палец, пошел на Бурду. Тот отступил с опаской — Юшкина он знал плохо.
— Вот именно — труда! — покачал Юшкин пальцем перед носом Бурды. — Труд, моя детка, как небесспорно доказал великий Дарвин, превратил обезьяну в человека, о чем свидетельствуют у некоторых наличие удлиненных конечностей. — И он снисходительно потрепал Бурду по плечу. — Хомо сапиенс!
— Не приставай, — сказал Венька.
Юшкин угрожающе выдвинул подбородок и, обернувшись к Веньке, рассмеялся, раскинул объятья:
— Кого я вижу?! Исус Христос со шваброй в великий день субботы? А что мы имеем на этот день? Мы имеем Дерибасовскую и на ней медичку под ручку с интересным каперангом. Вариант возможный?
Саньку почему-то затрясло, он сжал кулаки, но его опередил Дядюха, рывком сгреб Юшкина за грудки и процедил в лицо:
— Еще раз гавкнешь — выброшу за борт, понял? — Юшкин захрипел, брыкаясь. — Понял, тебя спрашиваю?
— Отпусти!
— Я спрашиваю — понял?
— Понял… — Он вырвался, наконец, часто дыша, не сводя со штурвального шальных цыганских глаз. — Ну… Дядюха…
— Дядюхин мое фамилие, — гаркнул штурвальный, — пора бы запомнить, школу кончил, не маленький.
— Ну, Дядюха, — губы у него дрожали. — Мы еще столкнемся, поимей в виду…
— Можно, только не советую. А свой анкерок промой, заполни водичкой и поставь на место. Я проверю.
Юшкин вдруг отчаянно взвизгнул и бросился на штурвального. И замер — позади с мостика резанул спокойный голос капитана:
— От-ставить! Старпом! — повернулся он к Никитичу, возникшему точно из-под земли. — Списать на берег!
И, коснувшись виска, будто козырнув на прощанье, ушел в рубку.
— И правильно, — буркнул Дядюха, — туда ему и дорога.
К ним подошел бондарь Сысой. Долгое время все молчали.
— Ну язви тя, — вздохнул старик, потирая серебряный ежик. — Легко сказать — на берег, а что он в клюве в избу притащит?
— У него изба, как твоих три, и папа накормит, — заметил Венька, все еще бледный от пережитого волнения. — Да еще в клюв положит, на веселую жизнь.
— Какая там жизнь, — сердито махнул рукой Дядюха. — Видать, у папаши с мамашей вже и руки опустились и душа в крови. Нам его сбагрили на перевоспитание, а мы назад футболим.
— Ну, Дядюха, тебя не поймешь, — засопел бондарь. — Ты как та Никишкина лошадь, которую задом наперед запрягали. Дергаешься туды-сюды… Сам же его чуть не ухлопал.
Дядюха повернул голову, смерив бондаря взглядом.
— Я не дергаюсь, а рассуждаю — по диалектике! Надо всесторонне подходить к любому явлению. Усек, добрая твоя душа?
— Ты мне в душу мудрость свою не суй, сам грамотный, газеты читаю.
— Читаешь ты их, как твоя лошадь, с заду наперед.
— Тьфу на тебя, — разобиделся Бондарь и, схватив шланг, пошел к вентилятору. — Умники все, а порядка на судне нету.
Поработали еще с полчаса. Санька все еще не мог опомниться от случившегося. И надо же было пьяному дураку выползти на палубу на виду у всех… Теперь все, закроются перед Юшкой все дверки. Он и сам не понял, что его подтолкнуло. Отложив швабру, посмотрел на ребят и не спеша спустился в кубрик. Юшкин лежал, уткнувшись в подушку, спал или делал вид. Трудно было представить, чтобы в такую минуту мог спокойно уснуть.
— Юшка, — негромко позвал Санька, присев на свою койку. Подходить к механику близко почему-то не хотелось, и так полез не в свое дело. — Слышь, ты сходи к капитану, повинись, может, еще уладится. Сгоряча…
И вдруг увидел вскинутое, в красных пятнах, искаженное ненавистью лицо механика. Даже весь внутренне сжался, глядя в чужой, брызжущий слюной рот.
— Плевать я на него хотел, на твоего капиташку! Ах, он сильный, ах, он смелый, ах, его ценят на флоте, — рычал Юшкин, словно повторяя чьи-то слова, может быть, бросившей его зазнобы — Тани Ивановой. — Девчонку схватил вдвое моложе, сторожем ее домашним сделал, князек рязанский!.. И никто ему не указ. Погоди, он еще поскользнется, уже ручку приложу, еще локти грызть станет. Хам, деревня…
— Ну и что, я тоже деревня, — сдавленно обронил Санька.
И то, что Юшкин продолжал поливать капитана, даже не ответив на реплику, задело Саньку за живое. Но он молчал, подавленный чужой, неуемной злобой. Юшкин затих так же внезапно, как и начал, уткнувшись в подушку. Санька поднялся и медленно, словно с гирями на ногах, вернулся на палубу.
К вечеру вызвездило, море, словно скованное внезапно наплывшим с севера холодом, слегка поутихло, судно шло, разваливая с шорохом волну, обтекавшую нос, точно черное расплавленное стекло. Вахта кончалась, а капитан все еще торчал у эхолота — рыба не шла, точно ее сглазили новой сетью. Третьи сутки не шла… Санька стоял у штурвала, пряча в капюшон занемевшие щеки. Лениво текли мысли, он размышлял о таинствах рыбьих путей, вечных, нескончаемых, повинующихся еще неизвестным законам стихии. Она была под ногами, эта стихия, огромная толща воды — бездна, о которой лучше не думать. А для рыбьих косяков — родной дом… Как там дома, должно быть, сели чаевать и, может быть, вспоминают о нем. Скоро получат письмо — решился, наконец, намекнуть насчет ожидавшей его мореходки. А что, если зря? Ничего еще неясно. Человек предполагает… Юшка тоже предполагал, а чем кончилось? Мысль его невольно вернулась к тому, что мучило с утра. Не жестко ли решил капитан с Юшкой, или все же сыграла роль неприязнь к бывшему сопернику, если только все это не треп. Нет, судя по тому, как орал механик, — правда. Да какой он соперник, шалопай, черт его дери с его самомнением. Понес на капитана, а сам? Тоже в князьки метит, спеси полна пазуха. Ужасно это, когда люди не могут быть объективными, честно судить о себе. От этого все зло на свете. Человеческая стихия куда жестче морской…
Рядом раздался глуховатый голос капитана:
— Ну что, Александр, тебе пора, а я еще постою…
Он не ответил, все еще занятый своим.
— О чем задумался?
— Все о том же…
— А, ну ясно. — Капитан точно догадывался о его докуке, Санька уже не раз поражался его проницательности — людей насквозь видел.
— Иван Иваныч… — Будто кто другой выхрипнул за него. — Юшкина бы надо вынести на собрание… — Даже не видя капитана, почувствовал, как построжал его взгляд. Казалось, ответ так и застрял у него на языке. — Вы спросили, я сказал.
Он по-прежнему робел перед этим, ставшим ему родным человеком.
— Сам надумал, или парторг подсказал?
— Все-таки в
