ЗУБАН, ГОРБЫЛЬ, СПАРУС, ТОЛСТОГУБИК, ЛОБАН, БРИЛЬ, СИНГИЛЬ, КЕФАЛЬ, ОСТРОНОС, ХЕК, МОРСКОЙ ЯЗЫК, КАМБАЛА, РОМБ: 12 см
УГОРЬ: 25 см
УСТРИЦА: 5 см
МИДИЯ: 3 см
Венеция – это чередование зло- и благовония. Среди людей находятся такие, кто принимает калле за общественный туалет. На отдельных углах ты можешь заметить таинственные каменные выступы из простого или оштукатуренного кирпича. Иногда они еще обшиты стальными листами. Выступы расположены на излучинах калле, там, где она делает колено между стенами домов, стоящих под прямым углом. Имеются они и на вершине мостов, к примеру, на кампьелло Сан-Рокко. В высоту они чуть больше метра. Выступы из каменной плиты напоминают двухскатную крышу, из кирпича – четвертушку карликового купола, опущенного на землю, дольку гигантской лепешки, ломоть кулича. Выступы из кованой стали растянулись пузатыми проплешинами. Для чего все это?
Одни отваживали охотников устраивать засаду, не давали им прижаться за углом к стене и наброситься на прохожих ночью в тускло освещенных калле. Другие отучали и до сих пор отучают ходить тут по-маленькому. Кое-кто в Венеции называет их писсоттами [83]. Принцип работы двухскатной крыши и купола более изобретательный. Они спроектированы с таким расчетом, чтобы брызги отлетали обратно на очередного невежу, и, главное, чтобы его струйки попадали ему же на ноги.
Таких антисортиров в городе множество. Они встречаются и в углублениях церквей, и на углах открытых кампо, и у подножия зданий. Это своего рода сноски внизу архитектурной страницы, пометки к городскому убранству, микростроительные примечания. Через них Венеция отчетливо дает понять, что не является туалетом, не признает себя отхожим местом и опровергает свое сходство с ватерклозетом. Очевидно, неудержимый порыв, который она вызывает у преданного посетителя, проявляется в желании последнего побрызгать прямо на нее.
Мы с ребятами и не знали, что это давным-давно придуманные антиклозеты, дюшановские писсуары с точностью до наоборот, «ненужники». На покатых плитах мы играли с фигурками футболистов. Скатывали их по очереди, одну за другой, потом каждый забирал свою из кучи-малы. У этой игры было свое название: скаинеа [84] – «лесенка». Так мы обозначали нырок фигурки с трамплина этих пологих ступенек.
Я мог бы написать целый трактат об уличных играх в Венеции.
«Палка и чурка», примерно то же самое, что игра в чижика. Такой бейсбол или крикет для кампьелло. Вместо мяча заостренная с обоих концов чурочка в виде короткого толстенного карандаша. Ее клали на асфальт, ударяли битой по одному из заостренных концов, подбрасывали чурочку вверх примерно на метр, и, пока она вращалась в воздухе, вторым ударом биты пускали как можно дальше. Иногда она попадала тебе точно в лоб. Подсчет очков был замысловатым. Он основывался на каких-то несуразных и комичных ставках до удара и тщательных замерах расстояния, на которое чурочка улетала от дома или базы [85].
В «каблук» играли именно каблуками, купленными у башмачника. В современном варианте – плоскими битками в форме шайбочек из твердой резины. Они имитировали шары для игры в бочче [86] на призрачной двухмерной равнине площадки. Только в «каблуке» не было маленького стартового шара. Догонялки состояли в том, чтобы твой каблук приземлился как можно ближе к каблуку противника. Ловкое движение запястья, и каблук взлетал, крутился в воздухе, планировал и шлепался на землю.
Для игры в металлические бутылочные пробки чимбани [87] мелом чертились дорожки. Они постоянно становились все шире и шире. Иногда мостовой не хватало. Тогда мы загоняли пробки щелчками в молочную лавку. Так мы проводили дополнительные этапы велогонки «Джиро д’Италия». Экзотические ралли под ногами у покупателей.
Мы удирали на великах от штрафов и пеших регулировщиков. Упрашивали соседа вернуть конфискованный мяч.
А еще мы играли в чеканку, классики и салки.
А еще в духовую трубку. Длиной в полметра. Пластиковая трубка с насечкой продавалась в зоомагазине. Вообще-то ее использовали как жердочку в клетках для канареек и попугайчиков. Пульками служили хлебные катышки или красная оконная замазка. На указателе рио де ла Толетта эти свидетельства прицельной стрельбы так и прилипли к мишени на десятки лет. «Духовушки» покрупней стреляли канотами [88] – бумажными конусами.
Перечень далеко неполный. В детстве я во все это играл. Думаю, что принадлежу к последнему поколению, которое знает правила этих игр. Слишком сложные правила, толком и не объяснишь.
Я рос как уличный сорванец. В девять лет решил выучить венецианский, потому что все дети, игравшие на улице, изъяснялись на диалекте, а я – нет. Родители говорили со мной и братом по-итальянски. Сами они не смогли выучиться и очень хотели обучить нас языку социального роста.
Во время каникул я целыми днями пропадал на улице, допоздна играл в футбол. Много катался на велике. Мы с ребятами устраивали соревнования на скорость. Они проходили на параллельной моему дому калле.
В нескольких метрах от финиша там была стена. Как-то раз я не успел повернуть после финишного рывка, слишком поздно крутанул руль, врезался в кирпичную кладку и почувствовал, как руль концом вдавился мне в живот. До кишечника ручку не вогнало, но с полчаса я, скрючившись, лежал на земле и хрипел. Если бы, как сейчас, за нами присматривал взрослый, он бы не дал проводить эти опасные гонки. Но у нас была абсолютная свобода, мы гуляли, где хотели. За исключением одного места.
Отец запретил мне ходить по коротенькой улочке метрах в ста от дома – рамо [89] Чимезин. Так она называлась и называется до сих пор. Пожалуй, самая непримечательная из венецианских калле. Зато для меня – главное место моего детства.
Я не представлял, почему отец не хотел, чтобы я туда ходил. Сегодня я догадываюсь, хотя спрашивать уже поздно. Меня поражает, что он был так озабочен тем, чтобы я не нарвался на какого-нибудь патетичного эксгибициониста, в то время как несколько лет спустя, сам того не подозревая, отдал меня на съедение отнюдь не самым безупречным воспитателям: священникам-вуайеристам, долгоруким батюшкам. Но я хочу рассказать о другом.
Если задуматься о силе закона, об энергии, с которой фраза, простой набор слов, способны превратиться в нечто категоричное, в непреодолимое препятствие на пути выбора и поступка, то первое, что приходит мне на ум – это рамо Чимезин.
«Не Заходить на Рамо Чимезин Ни За Что На Свете» – таким было мое первое табу.
Ранее в моем мозгу уже были заложены другие запреты, типа «Нельзя Тащить в Рот Всякую Гадость» или «Нельзя Играть с Едой». Но все это были табу, обоснованные наличием самих запретных вещей, а
