И кто знает, может быть, его Оля вымолит не только «Куликово поле» и «Пути». Ведь Ольгуна ещё очень молода. А как же он, нет, они оба хотят маленького, Серёжечку! Ни одного слова вслух не произнесено — страшно.
Бедная Оля после несчастных родов и смерти девочки перестала поднимать голову, ей казалось, она в чём-то виновата. В чём, всемилостивый Господь! Но значит, дано так. «Через муку и скорбь», говорит его герой, «человек из ресторана жизни».
«Серёженьку, Оля, Серёженьку мне, у-мо-ляю!..»
Предсказание старца Симеона
Страна под названием «Низкая земля» («Низина») готовилась к Рождеству. Только в Шалвейке, где теперь жили молодые Бредиусы, из уважения к православной хозяйке не происходило необходимых приготовлений. Праздничный гусь будет ждать их у отца. Арнольд уедет туда 24 декабря, он уже предусмотрительно заготовил праздничные подарки отцу, больной тёте и Кесу-Корнелиусу: календари, красивые открытки с выдержками из Евангелия, праздничные свечи. Ольга подъедет прямо к праздничному столу.
Немцы, специально подобранный по религиозной принадлежности состав парней из северных земель Германии, тоже готовились к празднику. Самых доблестных отправили домой на побывку.
Ольга не разрешала себе, как бывало прежде, вспоминать Рождество в России. У них с мамой и у всех знакомых русских наступает просто Новый год. Она явится в общесемейный очаг на другой день после Ара.
Надо ли удивляться, почему: в Утрехте, как и в Гааге, и везде, ещё спешат прохожие со своими свёртками и сумками, с ёлками, кто не успел озаботиться раньше, приветливо кланяются знакомым и незнакомым. Как будто нет никакой страшной войны. Большая страшная война в России. Сергей связан с тайной организацией, они слушают приёмник, хотя это запрещено. Об этом нельзя намекнуть даже Ванечке.
Ар согласился просто — уж эти полурусские семьи, вот и русский муж Бетти, бывший полковник, выговорить его фамилию непросто, тоже не празднует с ними. Приучили голландцев к мысли, что русские навсегда остаются православными, и это значит русскими. Неслучайно весь круг знакомых Ольги группируется вокруг о. Алексея (Розанова). Говорят, прекрасная семья, матушка и дочери всегда рады Олге, у них ей уютно. Пусть так.
Вся округа внимательно следит, хотя людям кажется, что незаметно, и делится на две неравные части. Меньшая принимает русских и переживает, как там под Москвой: взяли немцы столицу или ещё нет. Впрочем, маршей стали передавать меньше, поутихли. То есть не взяли Москву ни к какому Рождеству!
Отец прав: в какой-то степени мы, Европа, выжидаем, как распорядится с нами судьба в зависимости от победителя. Союзники помогут Голландии, если примкнут к России в качестве победителей. Олга уверена, что русским никто не поможет, но они всё равно победят. Странные эти русские — к ним, как к не норме, очень влечёт.
Но большинство голландцев, в том числе старшая сестра, что живёт в Америке, уверены в мощи Гитлера и рассчитывают на его великодушие после победы над русскими. Кстати, никто не знает, где эта Вязьма (Олга плакала во время сообщений по радио о немецком наступлении на Вязьму), на европейских картах её просто нет. Но если она рядом с Москвой, то в чём же дело?!
«Я во всяком случае принципиально не поддержу тост некоторых родственников о «дружественной нам Германии», — решил Арнольд.
И всё-таки… Хорошо бы не взяли Москву. Тогда Олга, может быть, повеселеет. Отчего она так похудела? Все же основные продукты у нас в достатке, она даже что-то посылает другим, кажется, и этому знаменитому писателю в Париже. И эти нервные срывы. Постельный режим, на котором так часто настаивает её врач, — пожалуйста, но диагноза-то нет.
Если бы он мог прочесть мысли жены, вряд ли сохранил добродушие.
Жить бы в Шалвейке, в глуши, одной, никого не видеть, писать повесть или рассказы, ждать письма от Вани и писать ответные. И дождаться краха Sturm und Drang nach Osten.
Арнольда можно вытерпеть только потому, что он не вызывает болезненных чувств — страха и страдания. Страха за унижение достоинства и страдания-страха, имя которому — смерть. С ним не холодно и не жарко. Тепло. Не горячо и не холодно. Тепловатенько, сказать точнее. Что так презирал апостол Павел.
Ольга, как часто ей нравилось, открыла Евангелие наугад — что Оно ей откроет сегодня, какую истину. Вот. Её любимый апостол Лука, 2, 35: «И благословил их Симеон и сказал Марии, Матери Его: се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий — и Тебе Самой оружие пройдёт душу, да откроются помышления многих сердец».
Сколько загадочности и величия в словах Старца, который, некогда читая пророка Исаию, усомнился, что Дева родит Сына, и Господь продлил его дни, чтобы он убедился сам. «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко…» — наверно, очень долго жить не менее тяжко, чем умирать до срока.
Но что это значит «Тебе Самой оружие пройдёт душу»? Она увидит казнь Сына и ужаснётся Его страданиям? Может быть, Она почувствует такую боль, словно Её ударил копьём грубый римский солдат, как Его?
Да простит её Бог, она уже знает эту боль, которая «проходит душу». И всё же, как она должна понять, имеет ли к ней отношение слово «пройдёт»?
То есть пронзит?
Она мечтала о ребёнке давно, ещё юной девушкой в России. В Берлине на её пути встречались чаще всего не достойные её мужчины. Только в самый первый раз это был пожилой благородный преподаватель живописи, который поддержал вопреки повальному формализму её классические опыты. Совсем с горя она однажды чуть не выбрала в отцы своего ребёнка некого Микиту.
Ребёнок Ване? Это было бы лучше всего. Но почему-то ей кажется, что это невозможно, этого не случится. То есть они обязательно встретятся. И вот такое предчувствие, стыдно ей перед Ваней за это «но», она не может его никак объяснить. Ольга провела по лицу и почувствовала, что оно мокрое.
Какое бедное женское сердце: оно хочет того, чего в жизни не бывает. И отказывается от того, что для многих — настоящее счастье. Ну да, ей казалось, если не счастьем, то оправданием жизни её руководство Арнольдом. Правда, Кес и Бетти намекают на тряпки и карманные деньги, которых, по их мнению, не считая даёт ей муж. Уж они-то мастера заглядывать в чужие карманы. Им недоступно это старомодное слово — жертвовенность. И довольно об этом.
У Бредиусов Ольга растеряла мгновенно весь запас тепла, полученного у Розановых. Из экономии отапливается только зала. Значит, спать будут тут же чуть ли не вповалку. Жалко только бедную тётушку, старшую сестру отца. Она не выходила замуж, всю жизнь обходилась минимумом благ. Всё своё приданное отдала брату. Всё в общий клан, всё семье, это просто в крови — свой род, наследство детям и внукам.
