— Мысль превосходная, она мне тоже приходила в голову. Я даже хотел поделиться ею с вами, но вы меня опередили. Но у меня есть и серьезное опасение, почему я и не поспешил эту мысль высказать. А именно, боюсь, что после провала Савинкова и Рейли никто из крупных деятелей эмиграции не решится на «ходку» в СССР.
Артузов оживился:
— В том-то и дело, Вячеслав Рудольфович, что такой человек есть. Есть!
Менжинский остановился возле стола на полушаге:
— Кто?
— Шульгин!
— Шульгин? Василий Витальевич? Быть не может! Как говорят англичане, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Артузов рассмеялся.
— Тем не менее это так. Более того, он сам хочет приехать в СССР. Об этом Якушеву написал Климович, который, кстати, по-прежнему расположен к Александру Александровичу. Дело в том, что в период гражданской войны у Шульгина пропал без вести сын. Он еще в двадцать первом году пытался разыскать его, нанял каких-то контрабандистов и из Варны на парусной шхуне пересек Черное море. Высадился в Крыму, потерял половину экипажа, сына не нашел и ни с чем вернулся обратно. А теперь какая-то гадалка предсказала ему, что сын его жив, но находится в больнице. Шульгин, он тоже всегда благоволил к Якушеву, просил его через Климовича помочь в поездке в СССР, чтобы разыскать сына.
— Что ответил Якушев?
— Что гарантировать безопасность в нынешних условиях после серии провалов не может, но приехать приглашает.
— Правильно, а сына его искали?
— Везде, где только можно. Никаких сведений о нем обнаружить не удалось. Полагаю, что он или погиб во время войны, или живет под другим именем.
— Шульгин — это тот человек, который может помочь «Тресту» выжить.
Менжинский задумался, потом решительным жестом хлопнул слегка по столешнице.
— Приглашайте Шульгина, разработайте маршрут, только не нужно, чтобы все шло гладко, без сучка без задоринки. А то это может показаться подозрительным. И попрошу вас еще раз поискать сына Шульгина, подключите милицию, Наркомздрав, наведите справки у бывших сослуживцев, соседей, словом, сделайте все, что возможно. Если бы это удалось, более рьяного защитника для «Треста» не придумать.
И еще: хорошо бы, чтобы после своего путешествия Шульгин не ограничился устным восхвалением «Треста» в узком кругу руководителей эмиграции, но написал книгу. Он хороший журналист, я полагаю, такая книга принесла бы нам сегодня большую пользу…
Василий Витальевич Шульгин был видным деятелем царской России в последнее десятилетие. В прошлом богатый помещик Волынской губернии, депутат Государственной думы и издатель, он являлся в некотором роде фигурой исторической: вместе с А. И. Гучковым присутствовал при отречении Николая II от престола. Шульгин был убежденным монархистом, но не оголтелым, от других эмигрантов его отличала прежде всего трезвость взглядов.
В ночь на 23 декабря 1925 года Шульгин, отрастивший длинную седую бороду и одетый в долгополое пальто, что делало его, по собственным словам, похожим на старого раввина, перешел с помощью людей «Треста» границу. Он побывал в Киеве, с которым были связаны многие годы его жизни и политической деятельности, и в Москве. На подмосковной даче Шульгин встретился с двумя, можно сказать, постоянными представителями Кутепова при «Тресте», известными как супруги Красноштановы. Это были Мария Владиславовна Захарченко-Шульц и ее муж Георгий Николаевич Радкевич. В начале февраля 1926 года Шульгин, так ничего не узнав о судьбе своего сына, вернулся в Варшаву.
Путешествие Шульгина было умело обставлено в духе «опасности», рискованных «приключений», многозначительных встреч и т. п. Надо отдать должное Шульгину — он проявил себя смелым человеком, поскольку и понятия не имел, что все эти опасности лишь инсценировка.
Вернувшись за кордон, Шульгин заявил:
— Я убедился, что русский народ жив и не собирается умирать… Все, что было обещано «Трестом», выполнено, это хорошо организованный и точно функционирующий механизм.
Книгу, описывающую это путешествие, Шульгин назвал «Три столицы». Она содержит много выпадов против Советской власти, но в то же время объективно утверждает, что народ бывшей Российской империи вовсе не погибает в разорении и духовной деградации, не помышляет о реставрации царизма и в подавляющем большинстве полностью поддерживает Советскую власть. Со свойственной ему наблюдательностью Шульгин приметил и признаки восстановления страны после разрухи и определенного духовного развития, что привело его к оптимистическому выводу: «Когда я шел туда, у меня не было Родины. Сейчас она у меня есть». Интересно, что от этой своей оценки Шульгин не отказался и сорок с лишним лет спустя, когда во всех деталях узнал, как и кем было организовано его путешествие. Написав книгу, Шульгин побеспокоился о том, чтобы ее публикация не повредила «Тресту»: все имена и прочие реалии в ней были закамуфлированы, хотя мощь некой антисоветской организации выступала в рукописи достаточно зримо. Более того, Шульгин даже прислал в СССР «Тресту» свою рукопись на просмотр в сопровождении такого письма: «Отчет может вызвать шум. Не испугаются ли шума давшие согласие и не смогут ли они, ссылаясь на поднявшуюся шумиху, взять согласие обратно? Быть может, придется ознакомить их предварительно с отчетом и, так сказать, спросить, не считают ли они отчет непозволительной, с их точки зрения, сенсацией».
Вот так и получилось, что в марте 1926 года Артузов, явно довольный ходом событий, принес Дзержинскому и Менжинскому полный текст рукописи Шульгина на просмотр. Надо ли говорить, с каким живым интересом Феликс Эдмундович и Вячеслав Рудольфович ознакомились с «Тремя столицами» и сколько веселых минут при этом испытали… С некоторыми замечаниями рукопись была переправлена автору обратно за рубеж, где и издана. «Три столицы» стали сенсацией. Книга возымела на читателей двойное действие: восстановила в какой-то степени утраченные позиции «Треста» и внесла брожение в эмигрантские круги, поскольку кроме нападок на СССР содержала в достаточном количестве и полезную объективную информацию.
И все же если не дни, то месяцы «Треста» были уже сочтены. Свою задачу он выполнил, хотя мог просуществовать еще некоторое время, если бы не одно, как оказалось, непредвиденное обстоятельство. Недаром говорят в народе, что всякая радость таит в себе и некоторую печаль…
Обычно каждый день далеко за полночь сотрудники КРО собирались в самой большой комнате отдела, чтобы согреть душу чаем (уже не морковным, а настоящим), а заодно в неофициальной обстановке обменяться новостями. Сюда частенько заходил и Артузов, чтобы побыть вместе с товарищами, пошутить, услышать их мнение по какому-либо вопросу, выпить кружку горячего чая за дружеской беседой.
