Впрочем, надежды на союз с Пруссией не покидали офицеров экспедиционного корпуса. Возвращение через Пруссию проходило во вполне доброжелательной атмосфере. Офицеры — да и сам Толстой — были очарованы молодой прусской королевой Луизой, грациозным символом антифранцузских настроений Германии. Бенкендорф признавался, что немедленно в неё влюбился. Королева выезжала навстречу идущим колоннам в «зелёной амазонке с красными выпушками» — традиционных цветах русской армии, чем вызывала неизменный восторг. Трём образцовым солдатам Кексгольмского полка Луиза передала «ожерелья и серьги, велев вручить их своим жёнам». Позже Бенкендорф вспоминал, как во время одного из смотров, проходивших в Шведте, он был представлен королю, «дотоле союзнику Франции, а тут вдруг решившемуся перейти на нашу сторону и объявить себя против Наполеона, за что сей последний через год отомстил занятием всей Пруссии и принудил короля удалиться в Мемель». «В то время ещё очень молодой, — писал Бенкендорф, — я был очарован красотой королевы и старался посредством её фрейлин отвлечь её от союза с Францией и побудить действовать в том же смысле своим влиянием на короля. На несчастье Пруссии, это нам тогда вполне удалось»33. «Нам» — это, конечно, не Бенкендорфу и Толстому, а русской дипломатии.
Действительно, в середине 1806 года Фридрих Вильгельм III наконец-то выступил против складывавшегося в Европе порядка, при котором наполеоновская Франция начала претендовать на роль «объединительницы Германии» со столицей в Париже. Воинственные настроения Пруссии (чьи молодые офицеры даже точили сабли о порог французского посольства) определили решительность ультиматума, предъявленного Франции в сентябре 1806 года. Его условия (вывести обратно за Рейн французские войска, живущие за счёт местного немецкого населения, созвать конгресс для общего примирения Европы, не препятствовать образованию Северогерманского союза, то есть стремлению Пруссии объединить Германию) были достаточным поводом для начала войны.
…А через три недели после предъявления ультиматума Пруссия уже была разгромлена и оккупирована до самой Эльбы. В середине октября 1806 года Наполеон принял ключи от Берлина и наложил на побеждённых чудовищную контрибуцию. Королевская чета бежала в Кёнигсберг, надеясь отсидеться под защитой русских штыков. Стремительность событий не позволила русской армии прийти на помощь пруссакам. Первые её части пересекли прусскую границу только через неделю после капитуляции Берлина ещё и потому, что Пруссия готовилась к неторопливой войне и не позволяла России вводить части ранее 17 октября под тем предлогом, что «продовольствие для русских войск ещё не готово»34.
В эти трудные осенние дни граф Толстой, находившийся с июля 1806 года в бессрочном отпуске, был снова вызван Александром I в Петербург, а оттуда отправлен к прусскому королю в Кенигсберг, чтобы «ободрить его и уверить в добром отношении русского императора», а главное — быть посредником между королём и идущими ему на помощь русскими генералами. Смысл такого посредничества (вызванного горьким опытом предыдущих лет) государь пояснял в рескрипте-инструкции: «Отнюдь не хочу я предоставлять произволу иностранной державы благо и славу армий моих. Строжайше наблюдайте, чтобы передаваемые вами русской армии повеления никогда не могли вредить её достоинству и славе»35. Волю прусского короля Толстой должен был передавать русским войскам, и через него же шли к королю донесения русских генералов.
С Толстым поехал и его адъютант, гвардии поручик Бенкендорф. «В 1806 году командирован был к Е. В. королю Прусскому, — гласит запись в его формулярном списке, — в том же году состоял при дежурном генерале графе Толстом»36.
Поначалу казалось, что главной заботой Толстого — а стало быть, и его адъютанта — станет координация усилий Пруссии и России («наблюдать за политическими и военными действиями пруссаков, чтобы не случилось никакого несчастия русским войскам»37). Однако реальной проблемой стало отсутствие согласованности в самих русских частях, особенно между корпусами двух вечно ссорившихся военачальников, Л. Л. Беннигсена и Ф. Ф. Буксгевдена. Именно эту проблему пришлось улаживать Толстому в качестве представителя императора, «облечённого полной его доверенностью». Буксгевден, которому достались корпуса «второй линии», чувствовал себя обиженным и жаловался, что Беннигсену, младшему в чине, вверили войско большее и лучшего качества; следовательно, именно последнему, в прежних войнах подчинённому Буксгевдена, оказали больше доверия. В конце концов царь поставил над обоими 69-летнего фельдмаршала графа М. Ф. Каменского, имевшего опыт войны с турками и старшинство в чине и над Беннигсеном, и над Буксгевденом. Толстой привёз Каменского к частям 7 декабря — в тот же день, когда прибыл к своим войскам Наполеон. Враждующие армии двинулись навстречу друг другу, чтобы сойтись северо-восточнее Варшавы.
, Бенкендорфу довелось участвовать в одном из первых боевых столкновений русской армии с французами, произошедшем под Насельском 12 декабря 1806 года. Русский арьергард под командованием графа А. И. Остермана-Толстого встретился здесь с главными силами Наполеона. Бенкендорф впервые услышал, как французские колонны идут в атаку с криками Vive I’empereuti («Да здравствует император!»); это означало, что сам Наполеон находится на поле боя. Приехали к войскам и Толстой, и фельдмаршал Каменский, который дал приказ отходить, если французы будут слишком наседать. Поэтому когда густые колонны французов двинулись в обход позиций Остермана, тот отвёл свой арьергард спокойно, «будто на учебном плацу», как заметили прусские наблюдатели. Так участием в боевых действиях Бенкендорф отметил день рождения императора Александра.
Главные силы противников сближались, наступало время решительных схваток, и в этот ответственный момент командующий Каменский… начал терять рассудок. Он бомбардировал императора письмами, в которых жаловался, что «стал стар для армии», что утомляется даже от ведения переписки, что не в состоянии ездить верхом, что ничего не видит и не может найти на карте, а местности не знает. В довершение всего как раз 12 декабря под Насельском фельдмаршал чуть не был захвачен французскими разъездами и с этого момента приказывал только отступать. В недоумении читали корпусные и дивизионные командиры повеление готовить отход «до самой границы», «чтобы ни в чём остановки не было», по каким угодно дорогам и в случае необходимости даже бросать по дороге тяжёлую артиллерию.
Мудрый М. И. Кутузов, переживавший время опалы в Киеве, писал жене: «Не могу надивиться всем чудесам Каменского. Ежели всё правда, что ко мне из армии пишут, надобно быть совсем сумасшедшему»38.
