Объясняется это в общем так же, как и зимние успехи добровольцев на северном Кавказе. Армия Колчака формировалась в благоприятной для этого дела общественной среде. Ее главный контингент – сибирское крестьянство, богато наделенное землею и никогда не видавшее хозяйств помещичьих. Благодаря почти полному отсутствию крупного землевладения в Сибири, там нет и того социального антагонизма, который в Европейской России служил главнейшей опорой для большевистской пропаганды.
Большевикам нечем прельстить сибирское крестьянство: по своим социальным инстинктам оно не менее, а может быть, и более консервативно, чем казачество. Поэтому нечего удивляться, что все дело Колчака совершалось в атмосфере правого, а не левого гипноза. По-видимому, этот гипноз подействовал и на тех социалистов, которые сочли возможным остаться в составе его правительства после провозглашения его диктатуры. Об этих социалистах офицеры, приехавшие из Сибири, говорили, что они «ручные, домашние», совершенно непохожие на тех, что у нас называются социалистами. И действительно, наши приручению не поддавались. Примирить их с диктатурой оказалось безусловно невозможным!
В итоге уже первая поездка в Екатеринодар оказалась для меня настоящим откровением. До тех пор в Киеве и в Одессе я наблюдал почти исключительно явления общественного разложения и смерти. Все, что я видел, оказалось роковым образом обреченным большевизму. И вдруг в Екатеринодаре мне бросилось в глаза диаметрально противоположное и я ясно увидал, откуда придет спасение для Pocсии.
Оказалось, что незанятая большевиками Россия разделена на две части каким то своеобразным политическим меридианом, проходящим где-то посреди области Войска Донского. К западу от этого меридиана все заражено революционной атмосферой, все неудержимо левеет, все скатывается к большевизму, словно по наклонной плоскости. Наоборот – к востоку – противоположная наклонная плоскость: – там все прогрессивно правеет, а вместе с тем и здоровеет. Противоположности общественной среды соответствует и противоположная картина военных действий. К западу от меридиана – ошеломляющее успехи большевиков, которые почти без сопротивления завладели Украйной и навели панический ужас на французов в Одессе. А к востоку – столь же ошеломляющее успехи добровольческой армии – зимний разгром большевиков на северном Кавказе, а потом весенний их разгром на Дону и движение к Царицыну! По-видимому, политический меридиан, о котором я говорю, делит на две части не только Poccию, но весь мир. К западу от него все народы Европы, истерзанные, измученные войною и так или иначе революционизированные ею. В частности французские и одесские левые настроения несомненно составляют одно целое. Союзники наши увлекают нас на наклонную плоскость, ведущую к крайней левой, потому что они сами несомненно катятся туда же. Отсюда то взаимное непонимание французов и добровольческой армии, которое мне приходилось наблюдать в течение целой зимы.
Непонимание это было несомненно одной из причин одесской катастрофы, независимо от того, что французы были до последней степени раздражены против добровольческой армии, они ее несомненно недооценили и в той же мере переоценили большевиков. Не отдавая себе отчета в различии социальной атмосферы на востоке и на западе России, они были убеждены в том, что большевизму так или иначе обречена вся Россия. В дни зимних наших неудач на Дону генерал д'Ансельм и полковник Фреденберг говорили, что занятие Новочеркасска и Ростова большевиками – вопрос каких-нибудь трех-четырех дней. Едва ли они ушли бы из Одессы так поспешно и в особенности едва ли их уход сопровождался бы теми тяжкими оскорблениями добровольческой армии, о которых будет рассказано в дальнейшем, если бы они не были убеждены в неизбежности и близости ее окончательной гибели. Поразительно, до какой степени действительность обманула их предвидения.
Наиболее блестящее успехи добровольцев развернулись вскоре после ухода французов, т. е. именно в тот момент, когда последние ждали их конца.
Взаимные отношения добровольческой армии и французов вообще – одна из самых поучительных и интересных страниц истории нашего второго смутного времени. Они в высшей степени типичны для обоих противоположных полюсов по обе стороны политического меридиана.
Характерно, что в то самое время, когда добровольческие генералы в Екатеринодаре подчинялись «кадетскому» засилию, эти самые генералы слыли в Одессе за величайших реакционеров. Oh, ces volontaires, ils n'ont rien appris et rien oublié (Ах уж эти добровольцы: они ничему не научились и ничего не забыли!) —волновался генерал д'Ансельм; с своей стороны, левые и левеющие русские поддерживали французское командование в этом убеждении.
На самом деле политика Деникина и его сотрудников в Одессе была не реакционною, а просто неумелою. Они обнаружили с одной стороны полное незнание и непонимание запутанных местных отношений, а с другой стороны неспособность отрешиться от старинных способов управления, совершенно неприспособленных к новым условиям жизни.
С самого начала французской оккупации, Одесса рассматривалась и французами, и русскими сторонниками единой России как город русский, a не украйнский. Поэтому право добровольческой армии так или иначе участвовать в управлении Одессой и одесским районом признавалось всеми, кроме украйнцев и большевиков. Командующий местными добровольческими войсками генерал был в то же время и главою гражданского управления. Когда я приехал в Одессу, в этой должности состоял молодой генерал-майор А.Н. Гришин-Алмазов. С другой стороны, в военное время все управление, как гражданское, так и военное, неизбежно подчиняется высшей военной власти данной местности, а таковою было в данное время несомненно французское командование. Отношения при этих условиях не могли не быть чрезвычайно трудными: с одной стороны было необходимо сохранить в Одессе верховенство добровольческой армии; с другой стороны – ее местный представитель в Одессе должен был так или иначе подчиняться требованиям французского военного командования. В этих сложных взаимных отношениях с самого начала таилась возможность конфликта между двумя верховенствами.
Отношения обострились, в особенности благодаря тому, что генерал Деникин упорно держался старых способов управления, т. е. стремился всем управлять из Екатеринодара, как в былые времена вся Россия управлялась из Петербурга, и не решался давать своему же собственному представителю на месте достаточных полномочий. Благодаря этому, конфликт стал неизбежным.
Уже в декабре 1918 года отношения стали невозможными и Совету Государственного Объединения стало очевидным, что назревает конфликт в самой острой форме. Генерал Деникин оставил за собою главнейшие функции гражданского управления в Одессе и ее районе. Его представитель в Одессе был стеснен в возможности производить экстренные расходы и для каждого сколько-нибудь значительного экстренного расхода должен был испрашивать разрешения из Екатеринодара. То же разрешение требовалось для ввоза в Одессу и для вывоза из нее каких бы то ни было продуктов и для передвижения каких бы то ни было морских судов из одесской гавани. Чтобы понять то тяжелое положение, в какое ставились этими требованиями местные власти и французское командование, надо принять во внимание необычайные трудности сношений между Одессой и Екатеринодаром. Телеграфные сношения по прямому проводу были редки и неправильны, вследствие постоянно повторяющейся порчи провода. Радиотелеграфные сношения были почти невозможны, так как радиотелеграф воспроизводил всю сложную путаницу радиотелеграмм со всего света, в которой трудно было отличить своих от чужих. Корреспонденция поддерживалась исключительно пароходными сношениями. Но в виду хронического недостатка угля и ненадежности «товарищей»-грузчиков, рейсы были тоже весьма редки и неправильны. По расписанию, пароходы должны были отправляться и прибывать в определенные дни два раза в неделю. На самом деле никогда нельзя было предвидеть дня и часа, когда пароход тронется в путь. Помню, как в Новороссийске я три дня ждал парохода, а на четвертый отплыл и вернулся опять в порт. Сначала угля не было, потом грузчики отказались грузить уголь, потом «капитан куда-то ушел», потом пароход отправился, но вернулся для перегрузки, потому что погруженным оказался уголь такого качества, с которым мы делали два узла в час… При таких способах сношений, задача управления Одессой из Екатеринодара становилась просто напросто невозможной. Неотложные вопросы, с которыми обращались одесские власти в Екатеринодар, оставались неделями без разрешения, дела не двигались, назревали многочисленные опасности.
