Вспоминает А.Меньшиков: «В тот год я почувствовал... Да нет, увидел! — в труппе резкое похолодание к Высоцкому. Про него как-то не так шутили — шутили уже с нескрываемой завистью. Причем это делали люди, которые потом, после его смерти, будут охотно делиться воспоминаниями о том, как они любили Высоцкого и как он их любил. А тогда было столько язвительности».
В.Абдулов: «Беда Юрия Петровича — в театре было вечное «болото». И это «болото» не любило Володю... Шушукались, занимались сплетнями, и это больно ранило, когда доходило до него».
Это потом, после смерти, все станут «друзьями», а сейчас, и уже давно, многие в театре просто завидовали Высоцкому. Завидовали его таланту, его успеху и популярности, его поездкам по всему миру, его лихой езде на «мерседесе», не замечая его масштаб и совершенно другой путь. Очень трудно человеку с амбициями (а актеры все с амбициями — профессия такая) признать кого-то из находящихся рядом гением. Они все считали себя очень талантливыми и незаслуженно обделенными. А тут Высоцкий постоянно в лучах славы... Им хотелось, чтобы он оставался тем Высоцким, который в 64-м пришел наниматься в ИХ театр, — в «затертом буклированном пиджачке, в ботинках со стоптанными под 45 градусов каблуками».
В.Золотухин пишет в своем дневнике: «Володю, такого затянутого в черный французский вельвет, облегающий блузон, сухопарого и поджатого, такого Высоцкого я никак не могу всерьез воспринять, отнестись серьезно, привыкнуть. В этом виноват я. Я не хочу полюбить человека, поменявшего программу жизни. Я хочу видеть его по первому впечатлению. А так в жизни не бывает».
А то, что западная красавица, тем более кинозвезда, способна вот так, за здорово живешь, полюбить их коллегу, пусть даже сверхталантливого, им и в голову не могло прийти.
А.Васильев: «Для всех нас он был — Володька, Вовка Высоцкий... Ведь тогда мы пели его песни, совершенно не подозревая, что они гремят по всему Союзу. Они гремели, но этот гром до нас не доходил. И вдруг — Марина Влади! И в нашем театральном воздухе повисло:
— Марина Влади — звезда! И наш — Вовка Высоцкий! Ну, ведь «не по Сеньке шапка»! И куда же его занесло? В Париж!
Был такой шелест... Вообще люди завистливы, а актерская братия — тем более. И, что греха таить, во мне это тоже было».
Кроме зависти бытовой — к машине, к загранпоездкам, — была еще и зависть профессиональная. Многим актерам с завышенной самооценкой казалось, что Высоцкий такой же, как они, а может, где-то и похуже... А ему не было чуждо «ничто человеческое». Он был очень честолюбив, хотел играть интересные роли, стремился со сцены говорить от своего имени, делать каждую роль своей в собственном смысле слова. Он понимал, что в любой роли публика ждет появления Высоцкого, ждет подтверждения и углубления своего знания о нем.
Н.Дупак: «Актеры... Да они же угробили его завистью».
Конечно, Высоцкий знал об этом... Вначале взрывался, возмущался, а в последние годы отвечал почти полным равнодушием...
Был обижен В.Шаповалов за отобранную и уже подготовленную роль Лопахина, В.Золотухин, не допущенный Высоцким к Гамлету. Не подпустил Высоцкий ни И.Дыховичного, ни своего лучшего друга И.Бортника к роли Свидригайлова, а В.Смехов, подталкиваемый «шефом», просто отказался от этой роли, предвидя последствия. Однажды чуть не дошло до драки с А.Васильевым, когда тому пришлось подменять вышедшего из формы Высоцкого... Дружба дружбой, а роли врозь! К любимой роли Высоцкий относился как к любимой женщине — своего рода актерский максимализм.
Не последнюю роль в непростых отношениях Высоцкого с коллегами играли и его личные черты характера, о которых актер Александр Трофимов сказал: «Владимир в последние годы держал себя очень замкнуто... Он всегда проходил достаточно независимо, что могло показаться и высокомерным... И это, наверное, порождало в труппе — я не говорю про всех — какую-то неприязнь, даже злобу».
Никто не изобрел отдельного статуса общения с уникальными личностями. И даже у мудрого психолога Любимова порой не хватало терпения и такта в обращении с Высоцким. Очень сложно вписывалось явление Высоцкого в повседневные отношения постановщика спектакля и актера, на котором держится репертуар.
Вот картинка, описанная В.Смеховым в его воспоминаниях:
«Высоцкий опоздал на час на репетицию.
— Ну и где этот господин? Ага, ну спасибо, что посетили нас, почтили своим вниманием...
— Юрий Петрович, я вам все потом...
— Не надо мне ваших объяснений, Владимир Семенович! Знаю я вас всех насквозь! Ролью надо болеть, такие роли на дороге не валяются... Ну что вы там под нос себе бурчите?.. Это Шекспир, здесь дыхание должно быть крупное, здесь строка должна идти широко, а вы... что вы там бормочете? И в каком вы виде сюда пожаловали? Что за кокетка! Разве Гамлета можно в таком виде? Прилетел... опоздал... подкатил в «мерседесе»... и в бархатных штанах... о чем вы думаете? В облаках всемирной славы купаетесь? А ну, снимите к чертовой матери эти брюки, репетируйте в нормальной рабочей форме или вообще не надо ничего!».
Тактика отношений менялась в зависимости от обстоятельств. Еще из воспоминаний В.Смехова: «Помню, как Володя после «развязки» появлялся в дверях зала, где Юрий Петрович вел репетицию. И вот Хозяин видит: в проходе — чистенький, благоухающий Высоцкий. Режиссер кинул указания тем, кто на сцене, и начал тихо пятиться к дверям, а сравнявшись с бывшим нарушителем, по-приятельски прошептал: "Володь, сигаретка хорошая есть?"»
Наступил период, когда Высоцкому просто надоело актерство как таковое. Нараставшее чувство недовольства собой, беспокоя и угнетая, становилось невыносимым. Выступая 26 марта прошлого года в зале МВТУ им. Баумана, он сказал об этом так: «Я вообще предпочитаю в человеке... творца предпочитаю исполнителю. Поэтому в этом смысле я с меньшим уважением отношусь к своей как бы «основной профессии» — актерству; с меньшим уважением, чем к своему сочинительству, которое мне чаще дает минуты действительно... я не знаю, может быть, это громко сказано, но — минуты вдохновения. Потому что, в общем, стоит заниматься творчеством, только когда ты ощущаешь вот это происходящее помимо тебя, которое выливается на бумагу, потом — вот сюда, в аудиторию. Я это больше люблю».
Он не хотел быть чужим исполнителем, когда сам был переполнен неосуществленными замыслами. Ремесло актера для Высоцкого-поэта было лишь одной из потребностей души. Работу в театре он воспринимал как постылую службу, дававшую статус легальности, необходимый для получения служебных характеристик при получении виз. Если в 65-м году он говорил, что служба в театре помогает ему сочинять, то теперь он стал ощущать актерство как тормоз для поэтического творчества. Ему хотелось быть независимым, а независимых актеров не бывает. Еще в 71-м году, после того как он добился для себя главной роли мирового репертуара, он с грустью говорил Карапетяну:
