Теперь он сам и его семейство стали постоянным объектом внимания прессы. Пятнадцатого декабря 1846 года нью-йоркский «Морнинг экспресс» напечатал заметку, озаглавив ее «БОЛЕЗНЬ ЭДГАРА А. ПО». «Мы с сожалением узнали, — писал журналист, — что этот джентльмен и его жена опасно больны туберкулезом, и тяжелая рука несчастья давит их неустанно. — Нам грустно писать о нужде, лишающей их самого необходимого». То же самое, с некоторыми добавлениями, появилось в некоторых других газетах Даже журнал «Миррор», против которого По затеял судебное дело, пришел ему на помощь, объявив о сборе средств. Естественно, их собирали для всего семейства. Некий редактор получил для По пятьдесят или шестьдесят долларов, да и анонимные доброхоты посылали по десять долларов, а то и больше.
По испытывал то благодарность, то раздражение. Естественно, деньги были нужны, однако ему не нравилось то, что он стал объектом откровенной благотворительности. Не нравилось и то, что смертельная болезнь жены сделалась достоянием общественности. В конце года он послал редактору одной из газет письмо, в котором сожалел о том, что «тяготы моей семьи безжалостно выставлены напоказ». Он писал, что «безмерность моей вечной нищеты и страданий от нее — это преувеличение». Ну а то, что «у меня нет друзей — полная клевета…». (Об отсутствии друзей вечно сокрушался он сам.) Еще он добавил, что «даже в одном Нью-Йорке я без труда найду сотни людей, к которым могу обратиться за помощью, не чувствуя себя униженным». И заключил письмо он решительным и дерзким заявлением: «По правде говоря, у меня много дел, и я поставил себе не умирать, пока их все не переделаю». Он слишком рьяно протестовал и возмущался и позднее признавался, что в попытке оправдаться отрицал очевидные трудности своей жизни и тем погрешил против истины.
А трудностей этих было немало, что и подвигло некоторых нью-йоркских дам, которые знали о положении в семье По осенью, а потом и зимой 1846 года, постоянно оказывать ему помощь и поддержку. Одна из них, миссис Гоув-Николс, вспоминала, как увидела Вирджинию По, лежавшую на соломенном тюфяке и «укрытую пальто мужа, с огромной пятнистой кошкой на груди. Красавица-кошка как будто понимала свою полезность. Пальто и кошка — вот все, что согревало несчастную женщину, если не считать того, что муж грел ей руки, а мать — ноги». Мисс Гоув-Николс рассказала об этом своей подруге миссис Шю, которая немедленно организовала подписку для несчастной семьи. Помимо шестидесяти долларов Вирджиния получила пуховую перину и постельные принадлежности.
В начале 1847 года стало ясно, что Вирджиния По протянет недолго. Кому-то из посетительниц она сказала: «Я знаю, что скоро умру и что неизлечимо больна. Но я хочу быть, насколько возможно, счастливой и делать счастливым Эдгара». Ее мучила лихорадка, бросавшая бедняжку то в жар, то в холод, ей нечем было дышать, ей не давали покоя страшные боли, она беспрерывно кашляла кровью. Все то же самое было у матери По. Да и умирала Вирджиния в том же возрасте, в каком умерла Элиза По. Фатальное совпадение не ускользнуло от внимания По. Все, кто приезжал в Фордхем в эти последние месяцы жизни Вирджинии, отмечали, что он как будто «в ступоре, не живет, не мучается, а просто существует». Мария Клемм вспоминала, что По «был предан жене до последнего часа, и это могут все подтвердить». Но и сама Мария Клемм пребывала в состоянии, наблюдать которое было тяжко.
Друзья и родственники собрались в маленьком домике в Фордхеме. Среди них была старая приятельница По из Балтимора, Мэри Деверо, теперь миссис Дженнингс. Умирающую она нашла в гостиной. «Я спросила ее: „Вам сегодня лучше?“ Потом устроилась рядом с большим креслом, в котором она сидела. Мистер По сел по другую сторону. Вирджиния взяла мою руку и соединила ее с рукой мистера По, сказав: „Мэри, будьте Эдди другом и не забывайте его“». В тот вечер По написал письмо своей благодетельнице, миссис Шю: «Моя несчастная Вирджиния еще жива, хотя быстро угасает и ужасно мучается… Если ей больше не придется с вами свидеться, она просит, чтобы я передал вам ее самый нежный поцелуй и благословение». И он добавляет: «Да, я буду спокоен».
На другое утро, тридцатого января 1847 года, миссис Деверо вернулась в Фордхем вместе с миссис Шю. Вирджиния была жива и подарила миссис Шю портрет По и шкатулку, когда-то принадлежавшую Розали, сестре По.
Вскоре Вирджиния отошла в мир иной, и тут выяснилось, что не существует ни одного ее портрета, так что кто-то из дам поспешил набросать ее акварельное изображение. Этот портрет дошел до наших дней.
Миссис Шю купила превосходный саван. В день похорон гроб поставили на мужнин письменный стол, рядом с которым она раньше так любила сидеть. День был на редкость холодный. По надел пальто, которое носил со времен Вест-Пойнта, и в нем шел за гробом в числе немногих друзей. Вернувшись домой после похорон, он слег.
У него начались жар и бред. Шесть недель спустя он говорил своему почитателю: «Меня переполняла такая мучительная боль, что несколько недель я не мог ни думать, ни даже двигаться». Мария Клемм попросила помощи у миссис Шю: «Эдди говорит, вы обещали Вирджинии навещать нас хотя бы через день на протяжении некоторого времени и, во всяком случае, пока он снова не станет работать. Надеюсь и верю, что вы не покинете его».
Миссис Шю так напугало состояние По, что она решила, будто он умирает. Ей показалось, что он страдает от душевного расстройства, которое могло перерасти в чистое помешательство. И тогда она предприняла очередную попытку собрать денег и сама принялась ухаживать за ним во время его нервных простраций. У нее было твердое убеждение, что рыба — лучшее лекарство от «мозговой горячки», так уж считали в то время, но миссис Шю предлагала По и духовное утешение. Она уговорила его сходить вместе с ней к заутрене, однако, услышав «печалью исполнилось»,[33] По бросился вон из церкви. В любом случае он не любил церковных обрядов. И по своей воле никогда не посещал служб. Мария Клемм признавалась, что «хотела умереть» в то время, однако ей надо было «жить, чтобы заботиться… о бедном безутешном Эдди».
Но случилась и маленькая радость. В причудливой, но неминуемой цепи событий (которые в иных обстоятельствах могли бы доставить По большое удовольствие) за день до похорон Вирджинии в Верховном суде Нью-Йорка был рассмотрен иск По против «Миррор». Обрисовывая характер По, Томас Данн Инглиш сказал, что писатель «имеет славу лжеца и горького пьяницы, позабывшего долг чести». Это были серьезные обвинения, и они могли полностью подорвать репутацию По, которую тот успел приобрести в Нью-Йорке. Однако судьи не были расположены верить Инглишу. Дело решилось в пользу По. Один из свидетелей заявил, что не говорил ничего из ему приписанного. Другой заверил, что «никогда и ничего не слышал о По плохого, разве что тот иногда выпивает». Однако пьянство — это не мошенничество и не кража. Присяжные заседатели не признали По виновным и вынесли вердикт — заплатить По, как пострадавшему от клеветы, 225.06 доллара и выдать компенсации 101.42 доллара за судебные издержки. Пожалуй, такой большой суммы По еще не держал в руках. «Отлично, — сказал он, — если учесть, что реального „ущерба“ никакого нет». Выйдя из зала суда, он немедленно купил себе новый костюм — как обычно, черный, — а также ковер и стол для дома в Фордхеме.
Однако опасность еще не совсем миновала. И миссис Шю продолжала навещать По и ухаживать за ним. Согласно ее более поздним записям, По постоянно пускался в воспоминания о прошлом. Но это не было его реальное прошлое. Он рассказывал своей слушательнице о том, как бился на дуэли из-за женщины во Франции. О том, как долго болел после этого, но был спасен ученой дамой-шотландкой, которая в течение тринадцати недель каждый день посещала его. Еще рассказывал, что написал автобиографический роман «Жизнь несчастного художника», который приписали Эжену Сю. Рассказывал, что его «прелестная мама» родилась на корабле. Добавлял, будто «всю жизнь печалится, что не сумел оправдать мать в глазах окружающих». Может быть, он имел в виду предполагаемую незаконнорожденность сестры. Впрочем, он был в таком состоянии, что это не имеет значения. С раннего детства душу его мучило некое зияние — ему хотелось утешения, любви, заботы. Чувствуя одиночество, потерянность, он придумывал небылицы о своем происхождении.
Мало-помалу По приходил в себя. Когда он метался в постели, Мария Клемм сидела рядом с ним, гладила его по голове и прикладывала «успокаивающие» примочки к его лбу.
Сохранилось довольно много воспоминаний о дальнейшей жизни По в Фордхеме вместе с Марией Клемм и кошкой Катериной. Катерина устраивалась у него на плечах, когда он сидел за письменным столом, и мурлыкала от удовольствия. Один из посетителей сказал, что «она производила впечатление одержимой». А По принимал гостей, поил их чаем и прогуливался с ними по берегу Бронкс-ривер. Однажды он затеял соревнование в прыжках, в которых так отличался в школьные годы, отличился он и на этот раз, порвав себе гетры. Ему нравилось сидеть в саду под вишней и пересвистываться с птицами в клетках, развешанных на ветвях. Он лакомился фруктами, пил сливки и ел творог. Одному из адресатов он написал, что ему «еще никогда не было так хорошо… Я встаю рано, ем немного, не пью ничего, кроме воды, и постоянно занимаюсь физическими упражнениями на свежем воздухе».
