в начале сентября, состоялась еще одна «сходка» — на этот раз у Курочкина. Присутствовали Михайлов, его друг Николай Васильевич Шелгунов (в начале 1861 года они составили прокламацию «К молодому поколению», затем летом отпечатали ее в Лондоне, у Герцена), Лавров, Гебгардт… Расходились за полночь. Лавров отправился провожать Гебгардта — благо жили неподалеку друг от друга. С разговорами дошли до квартиры. Лакей Гебгардта подал хозяину полученный в его отсутствие пакет. Иван Карлович вскрыл его — оттуда выпала прокламация. «К молодому поколению». Гебгардт растерялся, занервничал: кто принес? Лакей только и мог сказать: какой-то маленький, худенький, черненький… Потом догадались — Михайлов.
14 сентября Михайлова арестовали. Свидетельство Е. А. Штакеншнейдер: «Когда он был взят и посажен в III отделение, общество литераторов написало адрес государю, в котором просило освободить Михайлова и ручалось за его невинность. Адресов было несколько, выбрали один. Между прочим писал Лавров, но его отвергли за резкость выражений. Он в своем адресе, вполне убежденный в своих словах, писал: «Михайлов настолько же виноват, насколько мы все виновны». Так был он убежден в невинности Михайлова, так были в этом убеждены Розенгейм и, кажется, Серно-Соловьевич, составлявший вместе с ним адрес».
Чей именно проект был принят, мы не знаем, но в адресе тридцати одного литератора (Г. Благосветлова, Н. Добролюбова, М. Достоевского, Н. Некрасова, И. Панаева…) на имя министра народного просвещения Е. В. Путятина от 15 сентября стоит и подпись Лаврова.
Днем позже организуется, на этот раз самим Лавровым, еще один адрес — десяти редакторов «Энциклопедического словаря». Этот протест был также обращен к Путятину. Министр переправил обе петиции к шефу жандармов.
Напрасны были надежды на смягчение участи Михайлова. Куда там! Даже сам царь воспринял арест его с мрачным удовлетворением: «Слава богу… есть теперь, по крайней мере, за кого взяться и, вероятно, дальнейшими разысканиями многое еще раскроется… С этим голубчиком… надобно поступить строго… Теперь более чем когда-либо примеры строгости необходимы».
Когда Лаврова допрашивали в 1866 году о характере его отношений к Михайлову, он показал: «Михаил Ларионович Михайлов был моим соредактором с самого начала существования «Энциклопедического словаря», оставался редактором по отделу литературы до самого своего ареста, поэтому наши сношения по этому делу были довольно часты и, хотя мы очень редко бывали друг у друга не по делам, но я всегда любил его общество и его разговор, так как он был одним из самых образованных наших литераторов. Относительно тех дел его, которые повели к его осуждению, он был так скрытен, что я долго не мог поверить в его авторство прокламаций».
23 сентября Ф. М. Достоевский выступил инициатором обращения в комитет Литературного фонда с таким посланием: «Так как Комитет прекратил с некоторого времени печатание отчетов о своих заседаниях, то многие из членов Общества находятся в совершенном неведеньи о ходе его дел. Между тем некоторые обстоятельства (намек на производившиеся в это время аресты. — Авт.) заставляют предполагать, что расходы Общества будут постоянно увеличиваться. Вследствие этого нижеподписавшиеся члены покорнейше просят Комитет известить их чрез газеты о ходе дел Общества и тех мерах, какие он полагает принять, в течение нынешнего года, для увеличения своих средств».
Собирать подписи под этим листом взялся один из бывших учеников Лаврова в Артиллерийской академии издатель Николай Львович Тиблен. 4 октября (в этот день правительство арестовало за распространение прокламации «Великорусе» одного из сотрудников «Современника» Владимира Александровича Обручева), отвечая на полученную им накануне записку Достоевского, Тиблен писал, что еще вчера он передал заявление Лаврову, который был обрадован тем, «что комитету дается толчок». Хотя Лавров и является членом комитета, но он один, передавал Тиблен слова Петра Лавровича, «ничего не сможет сделать». Тиблен писал также, что рассчитывает «видеть Лаврова очень скоро» и узнать от него, «какое впечатление произвела подача заявления»: «Если бы комитет вздумал ответить нам какой-нибудь тонкою юридическою пошлостью, то надеюсь, что каждый из подписавшихся сумел бы ответить на общем собрании, которое (говорит тот же Лавров) должно быть скоро созвано. Еще бы они теперь не заботились о делах фонда, когда половина литературы и университета сидит в крепости».
А Петропавловка и в самом деле была переполнена…
Агентурное донесение. 1861 год, сентября 27-го: «Во время сходки, когда студенты бросились к воротам, думая, что их депутатов берут, несколько артиллерийских офицеров, стоявших на набережной против университета, закричали «ура», что повторили стоявшие в толпе народа переодетые медицинские студенты-поляки, потом офицеры эти кричали, что солдат нужно взять на ура, и во всеуслышанье ругали офицеров, стоявших во фронте: «подлецы командующие офицеры!..»
Особенно отличался один из них, высокого роста, круглолицый, с белокурыми густыми баками и усами…»
Может, и не очень хорошими портретистами были агенты политического сыска, но уж очень напоминает этот портрет Петра Лавровича Лаврова.
История же была такова. Со смертью Николая I в университетах повеяло новым духом. Барабан был изгнан, философия восстановлена. Явочным порядком студенты завоевали корпоративные права: создаются кассы взаимопомощи, кружки, самообразования, библиотеки, начинает действовать студенческий суд, выходят первые сборники. То и дело студенты собираются на сходки. Протесты против тех или иных акций начальства — и университетского и повыше — становятся чуть ли не заурядным явлением.
В середине февраля 1861 года царю доносят о беспорядках в Казанском университете. 1 марта большая группа петербургских студентов участвует в торжественной панихиде по полякам, убитым в Варшаве при разгоне манифестации 13 февраля. 29 марта Александр II делает запись о «дурном расположении молодежи университетской» в Москве. Надо было принимать меры. Царь назначает комиссию для разбора записки попечителя петербургского учебного округа И. Д. Делянова о средствах к прекращению студенческих беспорядков. В мае были выработаны новые правила, а министр просвещения Е. П. Ковалевский подал в отставку. По рекомендации Филарета министром назначается адмирал граф Е. В. Путятин, который производит в майских правилах определенные коррективы. Согласно этим «путятинским правилам» все университетские «вольности» уничтожаются. Вводятся особые документы — матрикулы: это и билет для входа в университет, и удостоверение личности, и вид на жительство, и своего рода «формулярный список» студента. Новые правила фактически преграждают путь в университет юношам из плохо обеспеченных семей: от платы освобождаются только два студента от каждой губернии, входящей в учебный округ (то есть примерно 1 процент; раньше в Петербургском университете эта цифра составляла около 65 процентов).
В воскресенье, 17 сентября, в день открытия столичного университета, студенты после молебствия организуют сходку, на которой требуют восстановления отобранных прав. Вновь назначенный попечитель петербургского учебного округа генерал Г. И. Филипсон отказывается отвечать на вопросы и запросы студентов: я-де не оратор, а ваше дело заниматься наукой, а не сходками. На следующий день
