- А не врешь, старая?
- Ей-богу, родимые... Зачем врать-то. Разве жалко?
- Лады, спасибо этому дому, пойдем к другому, - взял за рукав хромого третий из них, разговорчивый сильно.
- Врет же она! - упирался хромой.
- Если и врет, силой же не попрешь. Пошли, ребята, до места, - махнул рукой Сашка.
- Вы идите, а я здесь ночлега просить буду. Не могу больше топать, и все! Бывайте... - И раненный в ногу заковылял в дом напротив, Сашка и другой раненый пошли дальше.
- Нам с тобой расставаться не след, у меня левая целая, у тебя правая. В общем, две руки на двоих - не пропадем! - весело закончил раненный в руку.
Сашка посмотрел на попутчика, вид у того какой-то ошалелый, глаза чудные, и улыбка с лица не сходит. Всю дорогу слышал Сашка, как говорил тот без умолку, похохатывал, рукой здоровой размахивал, словно чокнутый какой. И сейчас совсем вроде не расстроился, что в ночлеге отказали, что переть еще неведомо сколько.
- Ты чего скучный такой идешь? - спросил он Сашку.
- А чего радоваться-то?
- Как чего? Живые ведь... Понимаешь, живые! Из такой мясорубки - и живые! Как же не радоваться?
- Тяжелая у тебя рана?
- Кость перебитая. Месяца два, а то и три отваляюсь верняком. Думаешь, мне жрать неохота? Думаешь, не устал я? Но все это мелочи жизни. Главное, солнце вижу, небо, поля эти, деревушки. И впереди жизни несколько месяцев! Это же понять надо! - Он опять хохотнул чудно, а Сашка покачал головой - впрямь парень тронутый.
Сам Сашка особой радости не ощущал. Давила грудь разлучная тоска, да и дорога эта среди пожарищ и разора на веселье не располагала.
Правда, когда с большака сходили и шли дорогами неезжалыми, там деревни были целые, но в запустении. Много домов покинутых, ни скота не видно, ни лошадей, ни сельхозмашин каких, ну а о тракторах и говорить нечего - туго будет колхозникам весновать. Озими тоже нигде не зеленеет, видно, не сеяли под немцем.
В каждой деревне теперь спрашивали они, как до этого Бабина путь ублизить, и везде отвечали по-разному. И вот что оказалось, сказал один старик вроде точно - не двадцать верст до Бабина, как им в Бахмутове сказали, а все сорок наберется. И позавидовали они хромому, что скумекал тот дальше не топать, а ночевать остался. Теперь и им надо куда-то к месту прибиваться, смеркается день. А тут, как назло, завела их дорога в лес - потемнело сразу, засырело, грязища, лужи огромные обходить приходится. Даже Сашкин однопутчик смешки свои оставил, хотя улыбочка блажная с губ не ушла.
Задумался Сашка... Осенью ровно три года будет, как покинул он свой дом. И с тех пор все у него казенное - и одежда, и еда, и постель, и жилище. Ничего своего у него нету, поди, только платок носовой, да огрызок карандаша, да жалованье красноармейское - двенадцать с полтиной в месяц. До войны на махорку или папиросы дешевые уходило, иной раз в редком увольнении пива кружку выпьешь. Но этим он не тяготился, зато забот никаких. И вообще служба в армии ему нравилась, интересно было, да и знал - надо!
Войну они на Дальнем Востоке давно чуяли. Понимали, что не зря великих русских полководцев - Суворова и Кутузова - поминать часто стали (в школе-то на уроках истории о них не учили), ну а когда в апреле сорок первого потянулись эшелоны на запад и в мае лекцию им прочли о "мифе непобедимости немецкой армии", тогда уж совсем ясно стало - не отслужить им мирно кадровую, придется показать немцу, что почем.
Конечно, никто в уме не держал, что так обернется. Думали, будем бить гадов на чужой территории и малой кровью. Не вышло! По-другому завертелось. И нету войне пока конца-краю, и достается на ней всем - и военным, и гражданским. Вот почему и стеснялся Сашка на ночлег набиваться. Понимал, сколько деревенькам этим ржевским довелось... Только от немца избавились, только чуток в себя приходить стали, хозяйство поправлять, а тут течет мимо река покалеченных, и всех приюти, всех накорми, а чем?.. Это за день около сотни пройдет, а с февраля, как наступление пошло, и до сих пор сколько?
А дорога эта неторная все петляла лесом, и никакого просвета впереди. Неужто в лесу заночевать придется?
К вечеру раны начали побаливать сильнее, каждый шаг отдавался, и шли они оба, кривясь от боли, еле тяня ноги, матеря ту тетку, которая на эту дорогу их послала.
Наконец шедший немного впереди Сашкин попутчик закричал радостно:
- Выходим! Слышишь, браток, выходим! Красота-то какая открывается!
Сашку раздражал он малость и своим смехом не к месту, и восклицаниями бесконечными "красота". Все у него красота: к ручью вышли - красота, на поляну какую - красота, лес вдали засинел - тоже красота! Но как узнал, что из города он, наборщик типографский, и землю-то родную только по воскресеньям видел, да не по каждым, стал понимать его вроде. Ну а то, что не в себе он после передка и ранения, ясным-ясно. Она, передовая, может довести - это не диво. Один у них совсем рехнулся, чуть отделенного не застрелил. Шут с ним, пусть радуется, что ни говори, живыми из такой заварухи вышли... Только где-то внутри посасывало у Сашки - не к добру это.
Просвет впереди ширился, и вскоре кончилась эта запалая дорога, и вышли они к полю незасеянному, а за пригорком и деревуха показалась, домов в несколько, но не побитая и не сожженная. Видать, немец здесь не побывал.
С нехотью, скрепя сердце подошел Сашка к одной избе и постучался робковато. Сразу же на крыльцо вышла баба немолодая, лет тридцати пяти, глянула на них усталыми прищурыми глазами и спросила:
- Переночевать, что ли?
- Да, хозяюшка. Идем весь день, а до Бабина никак не дойдем. Продпункт там у нас...
- Да до него, поди, еще верст пятнадцать.
- Неужто? Придется просить у вас ночлегу. Дальше идти сил нет, да и затемнело уже.
- Что ж, заходите... Только, ребята, вот что, место я вам предоставлю, постели устрою, но... покормить вас нечем. Может, у кого другого найдется, а у меня нету ничего. Не обессудьте.
Хотя переговоры вел не Сашка, женщина сейчас смотрела на него, видно признав в нем своего, деревенского, и искала понимания. Сашка ответил поспешно:
- Понимаем мы... Не надо нам ничего. Переможем сегодня как-нибудь...
- Не обессудьте, ребята, - повторила она, - картошки чуток осталось, на посадку только. Сами не едим, а у меня дите еще... Ну, проходите.
В дому было прибрано, полы чистые, даже на окнах занавески белые, а на кровати покрывало кружевное.
- Муж-то воюет? - спросил Сашкин однопутник.
- Воюет, ежели живой...
- А что, писем не шлет?
- Нет. Сейчас ложиться будете или погодите?
- Сейчас, только подымить выйдем.
С печки свесилась девчушка лет десяти, бледненькая, худенькая, и глядела на них внимательно, но без удивления, какими-то недетскими глазами.
