- Нет, пробовал. Тут своих вояк полно.
- Ну, что ж, пойдемте, товарищ лейтенант, вместе тогда, - сказал Сашка, вставая.
- Брось ты "лейтенанта". Не в строю мы. Володькой меня звать. Из Москвы я. Вас-то как?
- Александр я, а он Жора.
- Срочную служили?
- Ага. Я с тридцать девятого, а он...
- ...с тридцать восьмого, - досказал Жора.
- Я тоже два года оттрубил рядовым. А как война началась, послали на трехмесячные и вот кубари привесили. А они мне... - махнул рукой лейтенант. Я привык за себя отвечать, а тут всучили взвод, да почти все из запаса... В первую ночь на передке один у меня к немцам решил податься. Поймали, конечно. Перед строем хлопнули, а меня за шкирку: как ты врага не распознал? А я его, сукиного сына, только две недели и знал, как формировались. Да и не враг он никакой, струсил, дрянь. Ну, тронулись, ребятки...
Повернули они обратно и потащились. Надо опять по большаку, а там налево будет дорога на Лужково, где этот эвакогоспиталь расположен.
Изредка обгоняли их машины. Голосовали без особой надежды, и верно, ни одна не тормознула даже.
В первой же деревне, что попалась им, когда они с большака сошли, направился лейтенант решительно к какому-то дому и, не постучав даже, вошел.
Сашка и Жора присели на завалинке. Вскоре лейтенант вышел со стариком старым, худым, но с глазами живыми, колючими.
- Вот, трое нас только, дед. Надо нам передохнуть, поесть чего-нибудь... Ну и табачку надо...
- Только и всего? - спросил дед. - Довоевались. Хлебушка побираетесь. Что же это вас не кормят? А?
- Продпункт из Бабина выбыл, потому и требуем...
- Требуем? А какое у вас такое право требовать-то? А?
- Раненые же мы... Кровь пролили, - вступил в разговор Жора.
- А знаешь, сколько вас с февраля идет? - повернулся старик к Жоре. - И все к мужику... за хлебушком. А мужик давно вконец разоренный. Это ты понимаешь? Нет у меня, ребятки, ничего. Сам до лета вряд ли протяну. Пройдитесь по деревне, может, у кого другого и есть, может, подаст кто...
- Подаст! - вспыхнул лейтенант. - Мы не нищие какие! Вот деньги, - вытащил дрожащей рукой из кармана тридцатки. - Сколько за картошку хочешь? Одну, две? Ну, отвечай!
- Ну что мне твои деньги? Было бы что, дал бы... Идите вы от меня, и весь сказ. Докудова немца пустить решили? До Урала, что ли?
- Молчи! За такие слова... - Лейтенант задрожал весь, глаза выкатил и зашарил рукой в кармане брюк.
- Отойди, лейтенант, - встал перед ним Сашка. - Отойди! Тут другой разговор нужен.
- Солдат-то поумнее тебя будет, - сказал старик и добавил: - Послушайте лучше, чего посоветую...
- Говори, дед, и прости, с фронта мы, нервные... - подступил к нему Сашка.
- Вот это разговор другой. А то - требуем. А чего требовать? Ты спроси сперва, есть ли чего у меня. А если нету, чего требовать? Что нервные вы и перемаянные, понимаю. Не с тещиных блинов идете. Но и нас понять надо... Так вот, идите-ка на поле, там картоха, с осени не копанная. Накопайте и лепехи себе нажарьте. Поняли? Сам это жру.
- Поняли, - сказал Сашка.
- Пользы, может, и немного, но брюхо набьете, и полегчает малость. Идите. Сковороду, так и быть, дам и присолить чем.
Копали картошку руками. Слизнявые, раскисшие клубни расползались в руках, и, как есть такое можно, вначале не представлялось, но когда выдавили из кожуры синеватую мякоть, размяли в руках, присолили и стали печь на сковороде, то уже от запаха, что шел от лепех, закружило в голове и сладко заныло в желудке. А когда попробовали горяченьких, то Жора зачмокал и пробормотал:
- А ничего, ребята, лады! Можно сказать даже, красота!
И вправду, то, что казалось несъедобной гнилью, шло им сейчас в горло за милую душу, а если б примаслить маленько да присолить покрепче - совсем еда хорошая.
Только у лейтенанта стояли слезы в глазах, хотя и он жевал вовсю... Обидно, конечно, но что поделаешь, война...
Решили покопать еще и напечь лепех впрок, на дорогу, благо сковорода есть. Отняло у них это часа два. Когда возвращали деду сковороду и поблагодарили, тот полез за печь, достал самосаду и дал им табаку немного, но все же подковырнул:
- И махры, значит, для вас не припасли. Как дальше воевать-то будете?
- Не беспокойся, дед, провоюем и немца погоним, - сказал Сашка.
- Кабы так, все бы я простил... - вздохнул дед. Чего простил, кому, он не разъяснил. Вышли они за деревню и расположились покурить не спеша, полежать немного, разморило после еды-то.
- Значит, говоришь, погоним немца? - обратился лейтенант к Сашке, чуть усмехаясь.
- А разве не так?
Лейтенант затянулся дымком, сплюнул.
- Так-то так, только скажи, откуда у нас такая глупая уверенность? Разве ты на передке не убедился, что немец пока сильнее нас, организованнее, умелее...
- Вот именно, умеет, гад, воевать, - сказал Жора. - Только бросьте вы о войне. До сих пор в ушах звон, дайте покурить спокойно.
- Забыть хочешь? - спросил лейтенант.
- Хочу. Я тишину слушаю... - И опять блажная улыбка растянула Жорины губы.
- Недолго придется слушать. Через два месяца как штык опять на передке будешь.
- Знаю. Но думать об этом не хочу. Нам теперь часом жить надо. И если час твой - радуйся на всю железку. Давайте договоримся - о войне ни слова. Лады?
- Валяй радуйся. Долг свой ты выполнил, совесть у тебя чистая, валяй радуйся.
- Вы так говорите, лейтенант, словно завидуете. А вы тоже долг свой выполнили...
- Да иди ты к черту и с выканьем, и с лейтенантом. Сказал вам - Володька я! Так и зовите. - И лейтенант задумался, так и не ответив Жоре.
А Сашка, видя, что скребет что-то на душе лейтенанта, сказал:
- Война все спишет.
- Глупость! - взметнулся Володька. - Самая настоящая глупость. Вы рядовые, вам что, вы никого на смерть не гнали... Ничего не спишется. Всю жизнь помнить буду, как глядели на меня ребята, когда я им приказ на наступление выкладывал... Всю жизнь... - И замолк лейтенант.
Посидели они еще немного. Сашка с Жорой кое о чем еще поговорили, а Володька мусолил одну самокрутку за другой и ни слова. Но надо и идти, понежились, и хватит. Перевязки на ранах у них пожелтели, бурые пятна на них выступили, а внутри присохли и при движении об раны терли, больно было. А с этим крюком на Бабино, возней с лепехами и отдыхом после потеряли они времени много, да и шли не ходко, дойти до дотемна к этому Лужкову вряд ли удастся.
И верно, к вечеру пришлось им в какой-то безымянной деревеньке ночлега просить.
Оприютили их две женщины пожилые, сестры видимо, и приняли хорошо, участливо, про войну спрашивали, и ужинали они щами, постными, ясно, но горячими. Хлебца им дали по кусочку махонькому и по две картофелины большие. И на этом спасибо, и то здорово.
Предложили хозяйки две постели на троих (больше не было, свои уступали), но они отказались и постелились опять на полу. Спали крепко, потому как все же сытые были, хоть и не очень.
