Июля 18/30. — Прибыл ещё английский фрегат и бросил якорь против моего окна, в нескольких саженях расстояния от «Трибуна». С какой целью прибыл он и какая судьба ожидает его? Кто знает! Под вечер, когда воздух несколько освежился, по приглашению капитана «Ифигении» поплыл я с ним на баркасе к заливу, в направлении к местечку, у которого с одной стороны оканчивается Смирнский залив. Только что отправились мы в обратный путь, как один из бывших с нами матросов указал нам на ближайший бриг, и мы скоро узнали нашего «Фемистокла». Он стоял уже на якоре, когда мы возвратились в Смирну. Нетерпеливо хотел я увидеться с моим спутником Брюлловым… но ему уже было не до путешествия по суше: он вкусил спокойную жизнь на корабле, хорошо снабжённым всем нужным, и не хотел более подвергаться лишениям и опасностям пути… «Фемистокл» и «Ифигения» отправляются завтра в Константинополь; Брюллов плывёт на первом.
Июля 19/31. —…К вечеру оба наши корабли подняли якоря, поставили паруса и начали удаляться так быстро, что вскоре их едва можно было видеть близ южного мыса Смирнского залива. Смерклось, и они скрылись совершенно.
Июля/Августа 20/1. — Дмитрий удивил меня поутру известием, что оба наших корабля, отплывших вчера, всё ещё видны в заливе, и паруса на них убраны. Кормщик небольшой барки, ехавший мимо корабля, уверял, что оба они сели на мель, но вечером узнали мы, что такое несчастье случилось в самом деле с одним только «Фемистоклом», а «Ифигения» остановилась для того, чтобы помочь «Фемистоклу» сойти с мели, на которой, как видно было, он засел довольно прочно. Говорят, что Смирнский залив опасен для кораблей и что такие случаи совсем не редки. К счастью, погода тихая, и для брига нет никакой опасности, но участь архитектурных слепков с Парфенона, отправленных мной на «Фемистокле», очень беспокоила меня. Я подарил их Петербургской Академии Художеств, и боюсь, чтобы их не бросили в море для облегчения корабля. Если бы так и случилось, мне нельзя жаловаться, потому что капитан единственно из одолжения принял их на свой бриг, и художественные предметы, особенно гипсовые, не могут быть пощажены, когда опасность угрожает жизни целого экипажа. Через два или три дня пароход «Мария Доротея» возвратится сюда из Константинополя, и я намерен на нём отправиться. В таком случае, вероятно, я буду раньше в Константинополе «Фемистокла».
Июля/Августа 23/4. На пароходе. — Какими открытиями можно было бы обогатить историю и словесность в той стране, где даровитый француз Тенсье пожинает теперь лавры! Но тужить нечего. Другое общество, предприимчивее нашего, составится с Божьей помощью когда-нибудь, достигнет цели, для которой у нас недостало силы, и Малая Азия, которая зовёт русских для её обозрения, обогатит нас познаниями и наполнит, может быть, целый Одесский музей драгоценными обломками древностей. Какое лучшее занятие можно дать экипажам двух русских судов, беспрестанно стоящих близ здешних мест?»
…Во время путешествия, которое оказалось обоюдно приятным, Карл Брюллов и Владимир Корнилов «тотчас прониклись друг к другу горячей взаимной симпатией. Брюллов, вообще любивший очаровывать людей, был необычайно весел, оживлён, блистал остроумием. Искавший нравиться, он умел быть необычайно приятным, интересным собеседником». Давыдов пишет: «Разговор Брюллова приятен, как картина, ибо он всё замечает и ищет новые слова для собственных мыслей… Брюллов вмешивается в разговор только изредка, как стрелок, который, выстрелив раз или два, но метко, потом выходит из сечи и наблюдает за нею в некотором расстоянии. Корнилов был покорён». Пройдёт время, и 18 сентября 1836 года Корнилов напишет своему двоюродному брату Ф.П.Корнилову: «Весьма доволен Брюлловым: он оправдал моё доброе мнение о его добром, чистом характере. Потешил мою старушку — конечно ему не много, свободных часов, чтобы тратить их с новыми знакомыми. Сходи к нему, пожми ему руку от меня за посещение матушки». В следующем же письме, от 20 октября, он просит: «Пиши почаще, да если Брюллов не уехал, попроси его намарать карандашом грудной бюст с бока Ореста — беснующегося, терзаемого фуриями; мне бы это весьма было кстати для корвета «Орест», поступившего в моё командование. Другим не показывай — назовут святотатством. Кукольнику можно, он должен содействовать распространению изящного вкуса во всём и во вся. Профиль Ореста достаточно в величину головы моего портрета, если помнишь…»
* * *
По завершении своей миссии в Средиземном море бриг «Фемистокл» покинул греческий порт Пирей и в июле 1835 года отправился к родным берегам. У Дарданелльского пролива Корнилову ещё раз представился случай продемонстрировать перед капитанами иностранных судов великолепную выучку своего экипажа и собственное мастерство в управлении кораблём.
…Из «Путевых записок» В. Давыдова:
«Августа 9/21, пятница. — Два наши корабля, отправившиеся из Смирны за несколько дней до моего туда отплытия, только третьего дня прибыли сюда и стоят теперь на якоре в Босфоре. Северный ветер долго задерживал их близ устья Дарданелл, но «Фемистокл» пробился через узкий пролив с удивительной ловкостью, и англичане, посещавшие дом Джозепино, рассказывали мне, что капитан «Фемистокла» заслужил при сём случае удивление опытнейших английских моряков».
Да, это видели и потом описали многие, и М.П.Лазареву тоже.
Порывистый ветер и сильное обратное течение встретили здесь «Фемистокл», и он должен был бы разделить общую участь стоящего здесь множества иностранных судов, вот уже 11 дней дожидавшихся перемены ветра. Корнилов рискнул и выиграл — бриг прошёл полоской попутного течения, которое заметил Брюллов у самого берега. «Бриг тронулся по направлению к берегу, — вспоминал Г.Гагарин, художник — любитель, служивший с 1834 года в русской дипломатической миссии в Константинополе и бывший в тот день на «Фемистокле», — и в то же время сотни любопытных глаз и десятки зрительных труб устремились на нас со всех судов… Очевидно было, что никто не понимал нашего манёвра и все считали его безрассудным. Каково же было всеобщее изумление, когда, попав на струю прибрежного стремления, наш бриг весьма легко проскользнул по ней до поворота пролива и вышел на более широкое место, где уже мог понемногу двигаться вперёд с помощью искусного лавирования… Громкие аплодисменты и крики приветствовали нас со всех кораблей».
…«Фемистокл» держал свой путь к родным берегам, исполнив свой высокий долг в чужих пределах — ведь это не о бриге судили на иностранных судах — обо всём русском Черноморском флоте, и представляя Корнилова к званию капитан-лейтенанта, Лазарев писал: «Вот один из тех офицеров, которые поддержат честь нашего флага».
