Через некоторое время справа раздались звуки гармошки и девичьи голоса. Мы опять пошли на голоса и незаметно окружили деревню на холме. Было часов 12 ночи. Гармошка заливалась на улице, и парни с девушками лихо отплясывали. И опять, увидев нас, затихли. Наши уговоры продолжать танцы не помогли; парни стали незаметно собираться в кучу в стороне от танцевальной площадки. Боясь, что они могут схватиться за оружие, которое у них где-то должно было быть, мне пришлось приставить к ним наблюдателей. Вся деревня всполошилась, стали собираться матери, сестры, старики, старухи. При свете фонарика я заметил, как какая-то женщина, на ходу вытирая слезы (оказалось, что среди парией был ее сын), подходит ко мне. Чтобы разделаться с этой неожиданной для нас историей, я вызвал бургомистра, но тот и не подумал прийти, объявив, что болен. Пришлось опросить парней самому. Нужно было формально установить, что все они здешние жители и, следовательно, в порядке вещей, что у себя дома могут танцевать, когда хотят. При опросе каждый заявлял, что он здешний житель, и все присутствовавшие это подтверждали. Подходит последний. Осветив его карманным фонариком, я увидел перед собою типичное лицо казаха и сказал: «Вижу, что ты тоже здешний». Поднялся общий хохот, и две девушки стали просить отпустить его тоже, он, мол, очень хороший парень. Ну, сказал я, раз хороший, берите его. Все повеселели и заговорили, а парни быстро смылись. Перед уходом я попросил выделить кого-нибудь довести нас до нужной нам дороги, и, когда дал проводнику пачку папирос, он поблагодарил, назвав меня господином полковником. А между тем я заранее распорядился называть меня на этот раз товарищем командиром (не зная, на кого нападем) — ко всему надо быть готовым. Я спросил у проводника, почему он называет меня господином полковником, и каково было мое удивление, когда он сказал: «Да ведь вы — комендант Осинторфа».
С нами в эту ночь был летчик-немец — унтер-офицер. Он был к нам прикомандирован с громадным количеством советских трофейных парашютов. Их нужно было переупаковать, что наши летчики и сделали. На прощание этот унтер-офицер сказал, что если бы все так относились к местному населению, то война давно бы окончилась и не было бы столько жертв.
Может быть, кое-кого эти описания приводят в недоумение. Но тогда мы иначе действовать не могли: не для учинения суда и расправы мы поехали на фронт. Да и кто дал нам право судить кого бы то ни было? А главное, эти люди на низах, кто бы они ни были, сами являются жертвой партийного аппарата и режима. Партийные вожди, чтобы легче было держать людей в руках, систематически порождали между ними антагонизм и принуждали их следить и доносить друг на друга. Это их работа привела к тому, что при немцах враждебные элементы продолжали доносить друг на друга новым хозяевам. Легко могу себе представить, что происходило на оккупированной немцами территории после ухода немцев и прихода туда опять большевиков! Вот когда происходила расправа над кроликами!
Пойдите, разберитесь в том, что происходит между партизанами и их врагами в деревне, когда одни партизаны зверски убивают невинных людей, а другие, попав к нам, больше не желают уходить и умоляют включить их в РННА! В деревне Веретея, расположенной у опушки леса, во время прочесывания леса два партизана из местных жителей, бежав от немцев, попали в руки нашей команды. В этот день случайно и я туда поехал проведать своих. Пришлось мне заняться ими, и оказалось (по свидетельству местных жителей), что как-то ночью в деревню пришел партизанский отряд и обоих забрал с собою в лес, причем один из них сирота и содержит пять маленьких братьев и сестер, а у другого на шее десять человек родных его и его жены. Что оставалось делать? Взял с них слово, что больше не пойдут в партизаны, и отпустил их. А если бы они и сами не захотели пойти в партизаны, то их заставят другие…
Как-то одновременно попали к нам пять человек партизан. Через неделю, чтобы от них отделаться, приказал интенданту послать их без охраны в лес за дровами для кухни. К моему удивлению, они вечером, нагруженные сухими дровами, вернулись «домой». Так продолжалось пять дней, и попытка «уволить» их в партизаны не удалась. А если бы вы знали, как они просили оставить их у нас!
В Осинторфе я подружился со старшим инженером предприятия, П. Пономаревым, хотя и сильно подозревал его в связи с партизанами. Как-то он посетил меня, и мы засиделись до глубокой ночи. Я пошел проводить его до Центрального поселка, а по дороге он уговорил меня пойти с ним в гости. Это было около двух часов ночи, шли мы долго и пришли к небольшому срубу у опушки леса. Он постучал в дверь несколько раз (видимо, условным стуком). Наконец хозяева отозвались и, получив заверение «свои», открыли дверь. При тусклом свете плошек были видны лица пяти молодых людей. Пономарев отрекомендовал меня. Хозяева с ним поздоровались, со мною нет. Вся группа продолжала стоять. Наконец один из хозяев обратился ко мне с укором и бранью, что, мол, я иду с врагами родины против своих братьев. Я не предусматривал подобного визита, но не могу сказать, чтобы он был совсем неожиданным. Обезоружил я хозяев тем, что снял с себя автомат и повесил на гвоздь, а потом обратился к говорившему и сказал: «Не для того я пришел сюда, чтобы слушать вашу брань. Кто вам сказал, что мы идем против своей родины? Давайте обсудим, кто прав, и пойдем тогда вместе. Вы хотите выгнать немцев и привести сюда снова советскую власть. Мы же стараемся освободить Россию от любой агрессии. Русский народ имеет право наладить свою жизнь не по указке коммунистов, а по своему усмотрению, как это делают другие народы».
Кто-то предложил сесть, и начались разговоры, сначала бурные, потом более дружелюбно. Потом незаметно появились на столе самогон, хлеб и яйца, и беседа пошла глаже. Так мы просидели до восхода солнца и расстались друзьями. На прощание мои новые знакомые приглашали меня посещать их почаще, уверяя, что мне ничего плохого не грозит. А недели через четыре одна из партизанских групп написала мне письмо, передав через одного из наших офицеров (капитана Проскурова), примерно следующего содержания: «Товарищ полковник, мы все пришли бы к вам, но мы не доверяем немцам; потом они расстреляют и нас и вас…»
Все эти и важные и второстепенные факты я вынужден был привести, чтобы читатель убедился в том, что далеко не легкими путями нам удалось подготовить почву для восприятия местным населением и партизанами идеи русской освободительной борьбы. И не по нашей вине не удалось использовать ни приобретенных нами новых сил, ни открывшихся нам новых возможностей.
И наконец, чтобы закончить эту главу, я приведу еще один пример, с которого, придерживаясь хронологического порядка, следовало бы начать.
