Из-за этих мезальянсов император чаще всего наказывал их. Наказание окончательно разрушало величие великих князей в умах людей. Когда же император снимал с них свою немилость, эта снисходительность еще более роняла их авторитет. И они продолжали состоять в браке с простыми смертными женщинами, жить в современных квартирах и больше не являлись великими князьями.
Великий князь Михаил Александрович, брат императора и долгое время наследник престола (до рождения цесаревича), также потерял окружавший его ореол, женившись на княгине[20]Брасовой. Она была женой офицера по фамилии Вулферт, служившего в полку, которым командовал великий князь. Но того данное обстоятельство не смутило. Г-жа Вулферт развелась с мужем и вышла за великого князя. В дальнейшем она носила пожалованный ей императором титул княгини Брасовой, по названию одного из имений, принадлежавших великому князю.
Подобный брачный союз был далеко не единственным в этом роде. Сейчас может показаться невероятным, чтобы в самой семье такого абсолютного, такого феодального монарха, каким был царь, столь увеличились неподобающие для членов династии браки.
Великий князь Михаил Николаевич, двоюродный дядя императора, женился на внучке великого поэта Пушкина, которая получила титул графини Торби.
Великий князь Павел Александрович, дядя императора, женился, как мы уже говорили, на г-же Пистолькорс. Она была замужем за генералом, с которым развелась, чтобы выйти за великого князя. Сначала она стала графиней Гогенфельзен, затем, по специальному императорскому указу, княгиней Палей.
Эти запоздалые титулы и прощения не могли скрыть от общества факта разрушения морганатическими браками императорской фамилии.
Но главным виновником дискредитации фамилии был Распутин.
В 1915 году своего рода умственное помешательство – коллективное фанатическое почитание бывшего конокрада – достигло в Петрограде своего апогея.
Императорские апартаменты являлись очагом распространения этой заразы. Императрица была полностью поражена ею первой, а уже от нее заразились ее муж и дети. Теперь злой гений постоянно наведывался во дворец.
Известно положительное влияние Распутина на болезнь наследника. Придворный хирург, доктор Федоров, человек большой учености и здравого ума, который оперировал мою матушку и сохранил с ней добрые отношения, как-то признался ей, что и сам удивляется этой силе. Наследника полностью предоставили во власть Распутина. Бедный ребенок очень его боялся, но в то же время ждал его с огромной надеждой, поскольку знал, что каждое появление этого человека приносит ему облегчение.
Не довольствуясь этим первым отступлением от своих материнских прав, императрица отдала Распутину и своих дочерей. Выросшие в одиночестве, созревшие в унылой обстановке, в стороне от света и подруг их возраста, запертые в этом дворце, где царил культивируемый их матерью-императрицей мистицизм, они воспринимали Распутина как полубога. Они засыпали, только если он приходил к их кроватям благословить их. Дело происходило так.
Когда великие княжны ложились, к ним заходил Распутин, но при условии, что в комнате будет полумрак; это, как он объяснял, необходимо для религиозной атмосферы. Он подходил к императорским дочерям и, чтобы предать их тела Господу, касался их своей грубой грязной рукой. Отодвинув ворот ночной сорочки, он проводил рукой по их плечам и груди. Этот контакт обеспечивал им благословение… Распутин уходил, а великие княжны засыпали.
Их главной воспитательницей была г-жа Тютчева, женщина очень почтенная, происходившая из старинной дворянской семьи. Возмущенная этой сценой, свидетельницей которой она однажды стала, воспитательница отправилась к императрице и пожаловалась ей. То ли не поверив словам Тютчевой, то ли одобряя «благословения» старца и не желая, чтобы о нем говорили подобным образом, мать немедленно уволила воспитательницу.
В салонах г-жа Тютчева, чтобы объяснить свое громкое увольнение, такое неожиданное и оскорбительное, а также, очевидно, под влиянием обиды, рассказала правду нескольким близким людям. Те, в свою очередь, тоже пересказали историю. В конце концов разразился скандал.
Как это неизбежно случается, пересказы исказили информацию. Стали говорить, будто великие княжны являются любовницами Распутина, что, конечно, было неправдой. Не говоря уже о том, что воспитание и самих великих княжон, и, главное, их матери, несмотря ни на что, предохраняло этих девочек от подобного безумия, сам Распутин с его инстинктивной осторожностью воздержался бы от этого опасного шага, к тому же излишнего, потому что было достаточно женщин из высшего общества, готовых исполнять его капризы.
Его победы в Петрограде действительно были бесчисленны. Причем его слава как «божьего человека» не уступала его славе как любовника. Распутин знал о готовности угождать ему. В определенном обществе, где считалось возможным принимать его, устраивались вечера с единственной целью дать приглашенным возможность посмотреть на него. Людей приглашали «встретиться с Распутиным», как будто речь шла о выдающемся человеке, великом артисте. Люди ходили туда из угодничества или из простого любопытства.
Именно любопытству уступил я сам, направляясь в дом, где, как я знал, он должен был появиться. Княгиня М. разослала приглашения (в том числе моим родителям) на вечер, устраивавшийся в ее доме: ожидался приезд Распутина. Родители воздержались от поездки, но мне захотелось вблизи посмотреть на конокрада. Мне было всего пятнадцать лет; вследствие возраста мое присутствие не должно было иметь последствий.
Я уже некоторое время был в доме княгини М., когда среди приглашенных началось какое-то движение; люди стали переговариваться, перешептываться – объявили о приезде Распутина.
Сам я оставался за пианино, поскольку кто-то попросил меня поиграть. Распутин расположился в столовой; его окружили, протягивали ему серебряные стаканчики с водкой, прося выпить за здоровье той или иной особы. Он много пил. В этот момент княгиня подошла ко мне и попросила сыграть на пианино трепак для Распутина, который захотел сплясать. Я попытался уклониться. Княгиня настаивала. Я отказался. Подошел Распутин.
– Как твое имя? – спросил он меня.
– Алексей.
Тогда Распутин взял мою голову двумя ладонями и повернул меня на табурете, на котором я сидел за пианино, так что я оказался лицом к лицу с этим человеком. Он посмотрел на меня сверху вниз; остановил на моем лбу взгляд своих глаз, неприятный и трудновыносимый, но пронзительный и властный. И зазвучал его металлический, пронизывающий голос:
