преступный баб и будете строго отвечайт.
— Помилуй бог! И в очи не видели, — ответил бородатый старик. — Хотя б побачить, яка она, та сама, что доняла вас и в ночь ваши светлости хуже волкив погнала…
Старик не закончил речь.
Офицер подошел к нему, схватил его за бороду и, подтянув к своему пропахшему духами и спиртом лицу, прохрипел:
— Старый шельм!.. Хитрый собак! Я оторву тебе язык!
Он резким толчком в грудь сбил старика и метнулся к сгрудившимся у забора в скорбном молчании женщинам.
— Если вы не будем сказайт, где десант, где Колесова Элен, мы будет их всех убивайт. Из пулемета та-та-та-та… — и показал, как это произойдет.
Женщины заголосили:
— За что же… людей безвинных? Какие ж они десантники? Они же калеки да старые…
— Гут. Я есть согласно, что он не десант, не партизанен. Тогда мы принимайт их в полицай.
Станкевич, среднего роста, крепкого телосложения, лощеный, одетый в летнее синее пальто, гармонирующее с велюровой синей шляпой, молчал до этого момента. Теперь же подошел ближе к обер-лейтенанту и молчаливым поднятием руки попросил слова:
— Уважаемые господа, граждане! — с ленивым презрением протянул он. — Немецкая армия освободила нас от большевистской чумы. Отныне вы свободны и можете заниматься любым предпринимательством, строить свою счастливую жизнь без колхозов и принудительной работы. Но нам мешают лесные бродяги, уголовные элементы и большевистские бандиты, выброшенные в наши края на парашютах прямо из Москвы. Нам всем нужен порядок и покой. Вот для этого господин обер-лейтенант и приглашает вас на почетную службу в полицию. Я как ваш земляк и соотечественник также прошу вас добровольно записываться на службу. Подумайте, а то хуже будет! — сверкнул он глазами.
Очкастый тотчас обернулся к мужикам.
— Эй, вы! Все слыхал наш приглашений? Милость просим к нам в полицай.
— Из нас полицаи, — отозвался скрюченный на земле старик, — прости меня всевышний, как…
— Значит, отказ? Вы не желайт?
— Нет! — угрюмо раздалось в ответ.
Офицер захлопал в ладоши, туго обтянутые кожаными перчатками.
— Браво! Браво, господа большевики! Вы сам себя выдал. Если вы не желайт ходить полицай, значит, вы есть пособник десант и партизанен! В сарай их под охрана!
Станкевич, понимая, что здесь ему не наскрести надежных людей, лениво зевнул, перекрестив рот, и сказал:
— Думайте, думайте, господа. У вас есть немного времени, пока господин офицер изволит покушать.
Очкастому поставили перед входом в сарай стол, стул, принесли еду, выпивку, и он, усевшись лицом к воротам, подсунул под бороду салфетку. Он не опасался нападения, поскольку рядом стояли солдаты с автоматами на изготовку и пулемет на треноге, готовый плеснуть смертельным огнем, а деревня была оцеплена его солдатами. Со смаком выпивая рюмку за рюмкой и нарочито медленно отрезая от большого куска сала тонкие ломтики, обращался к узникам через полуоткрытую дверь, подпираемую плечами часовых.
Развалившийся на стуле опьяневший фашист снова наполнил рюмку и, подняв ее над плешивой головой, воскликнул:
— Ваше здоровье, господа полицай! Я думал, мы с вашими земляками договоримся.
— Больно скоро ты нас записываешь в свои святцы, господин начальник, — заговорил старик, усевшись на порожке. — Мы, конечно, не знаем, яка буде нам зарплата, харч, обмундировка… и опричь того дадут ли нам кресты, как у вас на мундире.
— О! Это все будет… Надо только верно служить Германия. Мы разрешайт вам любая дом все пил и кушайт…
— Грабить, значит, разрешаете. В любом доме. Спасибо за объяснение. Мы, ваше благородие, до этого не додумались еще, не докатились. И не докатимся! Забитый мы народ, отсталый… Ну а одежду какую вы на нас наденете? Мундиры нам дадут али казенные рубахи?
— Шинель. Черная шинель и белый повязка на рукав. О! Это отшень красиво! Шён!
— А, извиняюсь, чего же черная? Вроде бы могильщики какие…
Фашист постучал ножом о треногу пулемета:
— Ну, ну, ну!.. Старая бродяг. Не зарывался. Знал своя мерка. Фюрер далеко видно, какой форма красит полицай.
Старик понял, что шутки с фашистом плохи, и удалился в сарай. Но вскоре опять вышел. Его, как видно, так и подмывало поиздеваться над этим, невесть откуда взявшимся, барином, нагло рассевшимся на виду у полуголодных людей, выпивкой и закуской дразня свою «челядь». Увидев старика, офицер вздрогнул.
— Один вопрос, господин начальник. Только один, — старик показал палец. — Скажите, бога ради, а женский пол в полицию не берете?
— Зачем это тебе знайт, глюпый скотин? — тупо уставился на старика офицер, и сало повисло у него на вилке.
— Да все ж к тому же… Чтобы побольше людей набрать для службы в полиции. Мужиков-то не хвата… на фронте воюют.
— Если надо, мы будет заставляйт всех служить великая Германия. Все будет стоял на коленях перед фюрер! Весь мир! — вскочил обер, все более свирепея.
— Так-то оно так, господин начальник, — продолжал старик. — Задумка ваша звестная. Да только жалкую я о вас, господа. Силенок у вас на весь мир не хватит. Надорвете животики. А они у вас уже потончали, хоть и жрете в три горла…
Офицер нажал на гашетку. Пулемет, содрогаясь, захлебнулся длинной очередью, затрясся на треноге. Пули секанули по крыше сарая, и с нее посыпалась рубленная в крошево солома. Потом строчка прошлась по решетчатой стене. Из сарая донеслись крики детей и женский вопль.
Станкевич, стоявший неподалеку от обер-лейтенанта, почувствовал большую неловкость перед ним, офицером великого вермахта. Ведь не кто иной, как он сам, вчера горячо убеждал начальника гестапо города в том, что население района весьма доброжелательно относится к немецким войскам, только того и ждет, чтобы добровольно пойти на службу в полицию. Припугнуть еще пару раз, может, что и вышло бы из «вербовки», да вдруг этот паршивый старый пес испортил все. Чтобы как-то сгладить неприятный инцидент, он обратился к гестаповскому выкормышу:
— Господин обер-лейтенант! Мы этого старика давно знаем. Он больной человек и, как у нас говорят о таких людях, у него не все дома. Даю вам честное слово, он ничуть не выражает мнения и настроения своих односельчан.
Станкевич говорил больше «на публику», чем офицеру. И тот понял игру.
— Хорошо. Будем проявляйт гуманный, благоразумный, — надменно согласился он с бургомистром. — Я будем отпускать больной старик. Но вы все обязан пойти в полицай и давал мне гарантия за старик.
— Даем! Даем! — посовещавшись, зашумели крестьяне. — Отпускайте нашего деда.
— Выходи, старый хрыч, — угрожающе шевельнул бровями Станкевич. — Ну? Быстро!
Старик, поддергивая на бегу короткие, выше щиколоток, брючки, неохотно вышел и молча побрел в поле. Станкевич, дождавшись, когда он скроется из виду, смягчил истинное выражение своего лица и обратился к
