Рыбонька
Дорога от дома до места работы занимает не более десяти минут. Иногда, попадаются довольно забавные сценки. Как, например, сегодня утром.
Неподалёку от Вознесенского проспекта, вдоль канала Грибоедова, некая дама прогуливает своего миниатюрного пёсика. Собачёнка, одна из тех «игрушечных» пород, что приобретает в последнее время немалую популярность в Питере. Маленькая, совершенно гладкая, непонятно – какого цвета и породы. Словом, хрупкий собачий скелетик, обтянутый капроновым чулком.
Утренний моцион близится к завершению, милая парочка поворачивает к дому, и женщина, открыв кодовую дверь, уже собирается было пройти в подъезд, как вдруг, сзади раздаётся тоненький голосок бабульки, которая завидя милого пёсика, буквально заворожена столь трогательным существом:
– Рыбка, моя! Боже мой! Рыбочка!
Довольная хозяйка снисходительно задерживается на пороге, давая возможность, полюбоваться своей собачкой.
Старушка, сложив дрожащие ладошки вместе и, поднеся их к подбородку, продолжает восторженно славословить:
– Господи, рыбка! Нет, ну надо же, какая рыбонька!!
– Да вы погладьте её: не бойтесь, она не укусит! – подсказывает счастливая обладательница непонятного чуда природы, начиная переступать с ноги на ногу.
– Что вы: как можно?! – не отрывая глаз от хрупкого создания, благоговейно произносит старушка, находясь словно в прострации, в некоей нирване. – Рыбонька, ты моя! Ры-ы-бочка!!
– Ну, гладьте же, её скорей, и мы пойдём: нам пора спешить! – не выдерживает дама, нервно поглядывая на ручные часы.
Старушка же, казалось бы, и вовсе не замечает хозяйку: она низко склонилась над самой мордашкой собачёнки и лишь потрясённо продолжает качать головой из сторону в сторону:
– Ры-бонь-ка… – еле слышно произносит она, переходя на шёпот.
Сердитая дама резко дёргает за поводок, втаскивая своего питомца в подъезд, и с грохотом захлопывает парадную дверь перед самым носом несчастной бабульки.
– Боже мой! Рыбка моя, сладкая! – по инерции, глядя перед собою на закрытую дверь, умилённо шепчет старушка, медленно пытаясь распрямиться. – Ры-ы-бонь-ка!
Кинув напоследок сочувствующий взгляд на бедную бабульку, я устремляюсь дальше…
Учиться, учиться и учиться!
Иду по улице Декабристов в сторону Вознесенского проспекта.
Неожиданно, на пути возникает пожилая пара иностранцев – англичан.
– Excuse («Извините» англ.) – обращается ко мне джентльмен в аккуратненьких очёчках, с седеющей благообразной бородкой, как у Чехова. И, постукивая своими холеными пальчиками по карте путеводителя, вопрошает:
– Nevsky?
Несмотря на то, что я тороплюсь, элементарная вежливость и ощущение некой сопричастности к Питеру, как к «культурной столице», заставляют меня замедлить свои шаги и остановиться.
Безнадёжно и напрочь забыв некогда школьный английский, я с трудом напрягаю мозги и, не находя подходящих слов, беззвучно вожу губами.
Наконец, плюнув на всё – как Ильич – гордо вскидываю руку вперёд, пытаясь объяснить «камраду» по-нашенски, то есть по-русски:
– Сначала сюда! Потом (согнув в локте) – туда! А затем (вновь выправив) – туда! Ясно?
– Yes, yes! Thanks! («Да, да! Спасибо!») – искренно благодарит меня ошалевший иностранец.
Я же, опустив голову вниз и ускорив темп, совестливо бубню себе под нос, в такт шагам:
– Надо учить английский! Надо учить английский! Надо учить английский!
С Эммой довелось мне проработать всего лишь год, но её образ, почему-то, врезался в память надолго. Это тем более удивительно, что ничем особенным она, вроде, не выделялась – обычная российская женщина «бальзаковского» возраста. Впрочем, насколько мне помнится, классическая литература и книги, её интересовали меньше всего: так, разве что, сберегательная книжка или то, что написано на банкнотах. Зато, обожала «тихую охоту» и … настоящее застолье, с надёжным запасом выпивки. Именно по этой, последней причине, трудно было понять – сколько лет ей на самом деле. При этом внешне она выглядела вполне даже «ничего»: невысокого роста, миниатюрная, с довольно аппетитными соблазняющими выпуклостями и большим чувственным ртом, который она постоянно подчёркивала ярко-красной, жирной помадой. Стоило ей только улыбнуться (а по характеру своему, она была весёлой хохотушкой), как её рот мгновенно перекрывал добрых пол-лица. Оставшуюся половину – занимали её удивительно огромные, некогда голубые, глаза, выцветшие теперь уже основательно, но всё равно, сохранившие остатки былой детской наивности и очарования. К некоторой грусти, читаемой во всём её облике, прибавились заметные складки морщин, которые предательскими лучиками расходились от глаз, выдавая немолодой возраст их обладательницы.
Как правило, место таких работниц в прачечной кладовой, овощном цеху или – как в нашем случае – на «мойке» – в тесном и душном маленьком отсеке, где стоят покорёженные ржавые полки советского образца, с горами грязной посуды и мусорными баками для отбросов, издающими такое амбре, что только наш стойкий человек способен выдержать подобную атмосферу..
В маленьком коллективе, состоящим всего из четырёх человек, на неё были возложены обязанности мойщицы посуды, помощницы повара по чистке овощей и – святое дело – уборщицы. Работу она не любила, делала её безо всякого энтузиазма, и с нескрываемым безразличием. Не надо было быть царём Соломоном или особым провидцем, чтобы не догадаться о том – какие мысли терзали нашу героиню: поскорей бы завершился этот чёртов рабочий день с тем, чтобы побыстрей получить свои кровно заработанные и… Меня она зауважала лишь после того, как стало известно, что я жутко люблю собирать грибы.
– Всё, завтра готовься: я тебя отвезу в такое место… В общем, ничего заранее не скажу. – заинтриговала меня окончательно Эмма, и, буквально через пару секунд, наклонившись к самому уху, дыхнула перегаром: – На дачу самого Маннергейма. «Белых» там – просто, немеряно!
Это было настолько неожиданно и невероятно, что я боялся в это поверить. Зная по личному опыту, что настоящие грибники, не особо склонны к разглашению заветных мест сбора грибов и ягод, тем не менее, безоговорочно поверил, что, наконец-то, и мне повезло: нашёлся бескорыстный альтруист, готовый щедро поделиться не только тайными полянами, но и предоставивший на ночь кров в таких хоромах. Словом, все тридцать три удовольствия разом!
«Надо же, как мне повело! – увлажнёнными глазами, полными благодарности и признательности взгляну я на Эмму. – К самому легендарному Маннергейму!»
