5 августа в Петербург летит новое письмо. Потемкин сообщает о подписании Павлом Потемкиным и представителями царя Ираклия II в Георгиевской крепости договора о принятии Грузии под протекторат России. «Матушка Государыня. Вот, моя коромилица, и грузинские дела приведены к концу. Какой государь составил толь блестящую эпоху, как Вы. Не один тут блеск. Польза еще большая.
Земли, на которые Александр и Помпеи, так сказать, лишь поглядели, те Вы привязали к скипетру российскому, а таврический Херсон — источник нашего христианства, а потому и крещености, уже в объятиях своей дщери. Тут есть что-то мистическое. Род татарский — тиран России некогда, а в недавних времянах стократный разоритель, коего силу подсек царь Иван Васильевич. Вы же истребили корень. Границы теперешние обещают покой России, зависть Европе и страх Порте Оттоманской. Взойди на трофей, не обагренный кровию, и прикажи историкам заготовить больше чернил и бумаги»,— писал Потемкин из лагеря при Карасу-Базаре в Крыму [36]. Он еще не знал, что мирное присоединение Крымского ханства осложнилось восстанием ногайцев на Кубани.
В конце июля огромные толпы кочевников-ногайцев двигались по берегам Ей. Тысячи кибиток, гурты скота, табуны лошадей в тучах пыли переправлялись через реку и поворачивали на восток. Их сопровождали небольшие воинские команды и казачьи отрады. Вдоль левого берега реки тянулась цепь сторожевых постов, прикрывавших броды. Посты находились в полевых укреплениях, имея при себе артиллерию. Южнее в трех летучих корпусах были сосредоточены основные силы суворовских войск. Такие меры предосторожности должны были обезопасить уходивших за Ею ногайцев от набегов закубанских горских племен и соплеменников, не пожелавших присягнуть на верность России. Суворов, предложивший Потемкину переселить ногайцев в приволжские и уральские степи, на места их древних кочевий, руководил этой грандиозной операцией. Целью переселения было оторвать ногайцев от турецкого влияния и обезопасить от ногайских набегов земли войска Донского. Да и сам Крым не мог считаться в безопасности от конных масс кочевников-ногайцев, насчитывавших до 100 тысяч казанов. Не случайно, что и Шагин-Гирей, и свергнувший его Батыр-Гирей опирались на всегда готовых к смутам ногайских мурз и беев, составлявших главную военную силу ханства. Помнила набеги ногайцев и Русь.
Важным форпостом стал Дон, принимавший на себя первые удары кочевников. Когда же ногайцы устанавливали дружеские отношения с северным соседом, они сами подвергались набегам горских племен, умело направляемых турецкой агентурой. Будучи не в силах предотвратить присоединение ханства к России, Порта распространяла слухи о разделе ханства. Крым отходил к России, а турки якобы получали Прикубанье и Тамань. Однако неготовность Порты к войне оказалась столь очевидной, что Потемкин в конце июля послал приказ отложить переселение на будущий год. Но Суворов торопил события. Может быть, он хотел завершить переселение и сделать ненужным поход за Кубань против ногайцев и горцев, враждовавших с Россией. На этом походе давно настаивали донские атаманы. «Право, почтенный брат,— писал Суворов 16 июля походному атаману войска Донского А. И. Иловайскому,— под секретом скажу, что сей осени нет у меня охоты за Кубань — и сам не знаю от чего. Кажетца будто от того, что наедине с вами говорил. Да, истинно можно устать. Полно бы и того, коли б изволил Господь Бог и благословил препровождение наших новых друзей на их старину. У Матушки бы прибавилось очень много подданных, и надобно бы их благоразумно учредить».
Суворов знал, что не все ногайцы одобряют переселение. Незадолго до начала перекочевки был раскрыт заговор влиятельного джамбулуцкого владетеля Тав-Султана, давнего врага России. Тав-Султан был арестован и содержался под присмотром неподалеку от Ейского укрепления. Именно среди предводителей джамбулуков и созрел заговор, разразившийся 30 и 31 июля мятежом. Восставшие внезапно напали на отряды охранения и перебили их большую часть. Уйти удалось лишь казакам. В междоусобной схватке пострадали и мирные ногайцы, многие предводители которых погибли, а видный предводитель джамбулуков старинный приятель Суворова Муса-бей (один из инициаторов перекочевки) был тяжело ранен. Поднялись все орды. Ногайцы поворачивали на юг, прорывались через Ею, устремляясь к Кубани. 31 июля корволан, которым командовал подполковник Лешкевич, отбил нападение крупных сил ногайцев. 1 августа другая многочисленная толпа ногайцев пыталась прорваться через брод в урочище Ураи-Улгасы (Урай Илгасы), который прикрывала рота Бутырского полка с орудиями. Силы были неравны. 7000—10 000 ногайцев атаковали редут в пешем строю под предводительством Канакая-мурзы. Бутырцы продержались до подхода своего полка и драгун-владимирцев, разгромивших нападавших. Ногайцы бежали, в бессильной ярости уничтожая скот, пленных и даже своих жен и детей. Канакай погиб в бою. При преследовании разбитых ногайцев Лешкевичу удалось захватить главарей восстания и в их числе старого Мамбет-мурзу Музарбекова — по отзыву Суворова «величавого, больше велеречивого, лукавого и непостоянного».
Генерал-поручик тяжело переживал неудачу с переселением. Он рассылал увещевательные письма старым знакомым среди ногайских мурз и беев. «Прочие,… пред сим ушедшие, поворотились назад»,— доносит он Потемкину 12 августа 1783 г. И все же переселение пришлось приостановить. Значительные силы ногайцев ушли за Кубань. К ним присоединился Тав-султан, освобожденный восставшими. Верные присяге ногайцы перекочевывали под защиту русских военных постов. Брошенные в степи после боев тысячи женщин, детей и пленных по приказанию Суворова размещались на Дону и были спасены от гибели.
В разгар мятежа выяснилась роль Шагин-Гирея в волнениях на Кубани. Бывший хан, обманув бдительность русских приставов, вместо Херсона, где его ждал Потемкин, перебрался на Тамань и оттуда рассылал ногайцам письма, в которых давал понять своим бывшим подданным, что он еще не окончательно отказался от власти. «Сколько мое сведение достигнуть могло, — рапортовал Потемкину Суворов,— нет ни одного из ногаев, кто бы хану усердствовал, и ежели кто усердствует, то по страху от него. Он более нелюбихм, и все меры я принял в осторожность от него. Токмо рассеются орды паки по степи, и внимание будет нечто тяжелее, доколе Его Светлость здешние страны оставит».
Потемкин выразил недовольство. Еще в Крыму светлейший князь заболел болотной лихорадкой. Болезнь приняла тяжелую форму по дороге в Россию, вызвав тревогу императрицы. «Бескрайне меня обеспокоивает твоя болезнь,— писала она Потемкину 17 сентября.— Я ведаю, как ты не умеешь быть больным и что во время выздоровления никак не бережешься. Только зделай милость, воспомни в нынешнем случае, что здоровье твое в себе какую важность заключает: благо Империи и мою славу добрую. Поберегись, ради самого Бога, не пусти моей прозьбы мимо ушей. Важнейшее предприятие в свете без тебя оборотится ни во что». Но и тяжело больной, Потемкин не выпускал из рук нитей руководства обширным делом. Оценив обстановку, он приказал «считать возмутившихся ногайцев не подданными России, а врагами отечества, достойными всякого наказания оружием». Удар за Кубань был решен. Суворов начал стягивать части своего корпуса к Копылу, назначив атаману Иловайскому и его донским полкам место соединения у впадения Лабы в Кубань.
