Ровно через полгода этот «911» уже спасал Колю на очередной «стрелке», проклиная себя за излишнюю уступчивость по отношению к этим юродивым.
Сильные люди — добрые люди, но неразумных детей следует всенепременно пороть.
А как же иначе?!
13. Честь старого самурая
Даже не знаю, что именно разглядел во мне этот пожилой и пафосный японец, но через пару часов нашего общения он вдруг спросил:
— Андрей, сколько тебе лет?
— Сорок три.
— Мне шестьдесят четыре. Можно я буду называть тебя младшим братом? А ты можешь называть меня старшим.
Переводчик смотрел на меня круглыми глазами, не очень веря в реальность того, что услышал. Только что один из Величайших Мастеров современности, обладатель девятого дана киокушинкай Канчо Хацуо Рояма, не боясь испачкаться, прилюдно попросил называть его братом известного городского сумасшедшего, о котором так и не могут составить определенного впечатления его полувраги и полупочитатели.
Если подлость не наказывается, то зачем были прочитаны эти героические книги, с какой целью мы прошли этот кровавый Путь и что дали нам десятилетия тренировок? ЗАЧЕМ МНЕ СЖАТЫЕ ДОБЕЛА КУЛАКИ, ЕСЛИ ПОДЛЕЦ МОЖЕТ СМЕЯТЬСЯ МНЕ В ЛИЦО хотя бы через монитор, упиваясь собственной безнаказанностью?! Я не искал этой драки, но рамки дозволенного были перейдены. Я нашел хама, и хам-молокосос начал хныкать, предлагал перенести драку на полгода, а потом спросил, по каким правилам мы будем драться (?!), а потом предложил выпить чаю.
В итоге мы все же начали драться на ступенях Смоленского пассажа в окружении охраны. Я разрубил себе кулак об его зубы, а заодно крепко разорвал ему нижнюю губу коленом. Он сломал себе правую кисть, закрывая мордочку от моей бьющей головы и локтей. Но драка есть драка, хам повис на моей куртке и упал под ноги. Шел первый московский снег. Я, непутевый, поскользнулся, чему виной манерные туфли, и в порыве сражения прилепился лбом в бетонный поребрик, огораживающий лестницу. По показаниям охраны, звук удара был такой, что они забеспокоились за фундамент здания. Наутро синяк стек на глаз… После обеда я улетал в Японию.
Брат Рояма принимал меня в Токио уже в третий раз за год. Каждый раз я приезжал не просто в гости — я приезжал биться с его лучшими бойцами, пытаясь передать то интересное, что могло пригодиться дружественной федерации моего старшего товарища и Брата. Видимо, я оказался действительно полезным, потому что в этот приезд мне было сказано, что Кан- чо Рояма с Канчо Блюмингом и шиханом Штурми- ным решили выдать мне сертификат с космически высоким восьмым даном — с обоснованием: «За выдающийся вклад в развитие каратэ».
Мы сидели в очень живописном рыбном ресторане посреди Токио, декорированном как рыбацкая деревня. Отмечание моего дана шло полным ходом, и вдруг Канчо шепчет на ухо Саше переводчику что- то интригующе важное.
— Андрей, Канчо хочет кое-что сказать тебе наедине.
— Конеффно, любой каприз!
Мы вышли на улицу. Рояма взял меня за руку и пристально всмотрелся мне в лицо. Надо сказать, что синяки сходят с меня очень быстро, но тут от удара лопнула кость свода правой брови, и ровный след на лбу напоминал шрам от контузии.
— Андрей, брат, надеюсь, ты не был пьян?
— Канчо, даже не беспокойтесь! Это был вопрос чести, а в этом случае ни синяки, ни даже итог боя не важны. Подлец должен быть наказан, и он был наказан!
— Эх, Андрей, Андрей… Ты стал одним из нас, и я не знаю Мастера, восьмой дан которого подтвердили бы сразу столько Великих Мастеров, при этом не слишком дружащих друг с другом. Мы обязаны думать о том, что на нас смотрят и равняются наши ученики и соратники, мы не имеем права на очень многие вещи, мы перестали быть просто людьми и стали главами уважаемых организаций. Наши федерации — это высшая ответственность на нашем Пути!..
И пошло все это в зад, если вопрос касается именно нашей чести! Зачем нашей семье запах бесчестия, как пережить пятно трусости или малодушия на нашем флаге?! Зачем нашему дому гнилой фундамент?! Если видишь, что Создатель не оставил тебе иного выхода — иди и сражайся, невзирая на результат! Но тысячу раз за секунду перед тем, как кинуться в этот, возможно, последний бой, подумай: то ли это, что стоит твой жизни и имени! На нас смотрят наши ученики — не опозорь их веры в нас! Не опозорь меня — твоего брата!
— Брат, я не опозорю тебя!
Мы обнялись, в носу предательски защипало. Я снял ношеную футболку с нашим карпом и вручил ее Канчо.
— Не обессудь, брат, — это от чистого сердца!
Спаси, Господи, брата моего некрещеного Хацуо Рояму и всех нас! Чудны дела Твои, Господи! Иногда мне кажется, что я просто сплю, но среди отвратительных кошмаров моей жизни вдруг всплывают картины, достойные того, чтобы помнить о них до гробовой доски.
Честь, как и девственность, можно потерять лишь один раз — восстановить в полной мере невозможно. Не верьте пластическим хирургам.
Только подлецы и трусы учатся па чужих ошибках — у них просто не хватает мужества совершать собственные.
Вы дышали когда-нибудь?
«Что за чушь?!» — спросите вы.
Нет, не просто дышали, а дышали ли вы с упоением, вкусно, сочно? Дышали? Ах, в Альпах, да и на Кавказе в общем тоже чудесно. М-да…
Чушь. Полная абсолютная херня. Кто не пил водки, тот не знает вкуса холодной воды. Вкус — настоящий, удивительный вкус — воздуха знает лишь астматик, делающий первый глоток живительного газа, после того как все же нашел спасительный аэрозоль.
Действие промедола мягко и безвозвратно проходило. Сначала он почувствовал, что у него есть спина, затем, что в нее вбит лом. Через мгновение некто злобный, сидящий внутри, сжал легкие и принялся резво рубить топором уже раздавленную грудную клетку. Еще через секунду процесс дыхания из обыденной, ежесекундной и несущественной задачи стал непосильной и мучительной борьбой за крохи кислорода, столь болезненно необходимые для истерически капризных клеток его тела. Клетки, в силу своего малого размера и очевидной тупости, не хотели вникать в то, что три ребра острыми краями переломов рвали окружающую их плоть, не позволяя раздвинуть грудь для вдоха. Не понимали, что спина выгнулась горбом травматического сколиоза, а легкие, приняв на себя удар через пролом в грудине, частично полопались и набухли кровью, уже не имея возможности впустить в себя этот упоительный, желанный, почти ощутимый в своей тяжести воздух.
Так умирающий на берегу большой и неуклюжий карп хлопает мягкими темными губами, не веря, что уже не вернуться назад — в прохладный и темный мир водных глубин. Еще немного и даже обожженный засухой рот перестанет хватать то, без чего нельзя прожить и нескольких минут.
