Скоро два дня праздников. Заберу ее домой. Да пора и сводить куда-нибудь. В цирк, в театр. А может, и в музей естественный. Что-нибудь придумаем. Лизун радуется, а мне развлечение.
ОТ АВТОРА
Между тем о свободных днях для композиции не приходится профессору мечтать даже и в кратковременном сне. Со всем пылом натуры он «въелся» в деятельность на Курсах. Лекции, практические занятия, устройство специальной лаборатории для слушательниц. Выясняет, что неимущих девушек огромное большинство. Значит, надо образовать общество вспомоществования и, уж конечно, придется самому стать казначеем. Можно найти еще одну статью дохода — организовать на курсах хор, давать благотворительные концерты. Он уже заметил между своими ученицами несколько отличных контральто и сопрано. Дела, дела да заботы.
БОРОДИН
Скверная петербургская погода разыгралась. Я сижу у Кюи. Вдруг прибегают с известием, что вода сильно поднялась. Тут же услышали пальбу петропавловской пушки. Собираюсь скорее домой, пока Литейный мост на месте. Кюи отговаривает, время идет, я нервничаю. Все-таки отправился. Бегом по улице. Ветер валит с ног, в лицо метет всякий мусор, вода в Неве прибывает. Не знаю, как я проскочил по мосту. Казалось, его сейчас разнесет вдребезги. Нева ревет, волны и выстрелы грохочут, барки разбиваются в щепы. Картина ужасная. Дома страшный переполох. Подвал залит, в коридоре свалены какие-то узлы, самовары, дети, кошки, перины. Бабы и служители галдят. Я кинулся спасать лабораторию. Перетащил все в безопасное место, на том в заботах о своем «движимом» и успокоился. Утро. Вода спала. На улицах множество душераздирающих картин разрушения.
Лежу с больной ногой. Возле меня мурлыкают Вася и Лизутка. Вася избрал теперь вместо подушки мое кругленькое брюшко. Лиза страшно довольна, что взяли домой. Сидит рядышком и одолевает меня чтением вслух. Впрочем, я слушаю с большим удовольствием. Переношусь мысленно во времена своего детского чтения. Простите-извините, бездельничаю. Тело мое на кушетке, а дух витает в доме у Стасова. Бах сегодня собирает «заседание музикусов». Полагаю, Модеста они опять не дождутся. Он теперь заседает все больше в трактире на Морской. Боюсь, как бы он окончательно себя не потерял. Уже у него бывают «чертики». Но ни с какими уговорами подступиться невозможно. Когда плох, решительно не желает обсуждать свое состояние. Мрачен, желчен, раздражителен. Когда проясняется — мил, весел, остроумен. Язык не поворачивается о его трактирных похождениях беседовать. И все это творится тогда, когда «Борис» уже вот-вот целиком пойдет на сцене. Беда! Отчего это наш русский человек, если награжден буйным талантом, так почти непременно «прилежаше пития хмельного»? Ужасно, ужасно жаль его.
К ЕКАТЕРИНЕ СЕРГЕЕВНЕ БОРОДИНОЙ
Санкт-Петербург, 31 октября 1873 года.
«Сегодня мне — 40 лет! Пока было 39 и 364 дня, все считал себя моложе, а теперь 40! На Руси привыкли считать сороками, как в других местах сотнями, гроссами и т. д. Сорок сороков церквей на Москве, говорит народ; сорок тысячей — в сказках русских и былинах равносильно тьме, тысячам тысяч, несметному количеству и пр. В такой, знаменательный в моей жизни, день — как могу провести время лучше, как не в беседе с тобою?..»
ОТ АВТОРА
Вообразите теперь, любезный читатель, что минуло полтора года. На дворе — январь 1875-го. Как-то вечером наш герой просматривает «Санкт-Петербургские ведомости», раздел «Курьезы отовсюду». Насчет курьезов он не возражает. Встречаются преуморительные. Как-то:
«В Нью-Йорке на днях арестовали собаку за совершенное ею уголовное преступление. Такой же участи подвергнулась и хозяйка этой собаки, некая госпожа Боббит, которая обвинялась в сообщничестве. Г-жа Боббит ходила по лавкам в сопровождении собаки, которая, благодаря трудам и терпению своей хозяйки, до того была хорошо дрессирована, что умела стащить незаметным образом все, что попадалось ей в зубы, а потом, по выходе на улицу, вручала похищенные вещи хозяйке. Но полиция как-то поймала их на месте преступления и арестовала обеих».
Так ведь не от хорошей жизни устраивала госпожа Боббит такой цирк. Тут не знаешь, что и воскликнуть: то ли «Да здравствует полиция!», то ли «Слава собачьему уму!». А вот этот курьез подан весьма странно. Тут, господа, все вывернуто наизнанку!
«Английские газеты сообщают довольно курьезные объяснения причин последних студенческих беспорядков в Петербурге. Мы приводим несколько выдержек из «Пэлл-Мэлл-Газет». «Уже несколько лет, — говорит она, — конференция Медико-хирургической академии разделилась на две враждебные партии — «европейскую», ратующую за прогресс, и партию «семинаристов», или «ретроградную», к которой принадлежит большинство студентов. Военный министр назначил семь новых профессоров, которым поручил сделать значительные изменения к программе преподаваемых им предметов и в порядке экзаменов. Студенты, подстрекаемые «ретроградной» партией, по поводу этих изменений и произвели беспорядки на лекции г. Циона, одного из семи вновь назначенных профессоров…»
БОРОДИН
Академия наша бурлит. Крайне скверное положение. И у нас, как везде, есть свои «темные силы». Так вот, прошли выборы на кафедре зоологии. И эти негодяи провалили Мечникова! Ученого, который сделал бы честь любому европейскому университету. Студенты взбунтовались. Сеченов немедленно подал в отставку. Покинул кафедру физиологии. Тут же на его месте оказался пройдоха Цион. Он позволяет себе чудовищные грубости и жестокости. Студенты устроили ему демонстрацию. Тогда Цион учинил на опытах форменное зверство. И молодежь выгнала подлеца из аудитории. Занятия прекращены. Ищут виновных. Как будто не сам этот господин более всех виноват! Стыдно. На моей кафедре подозревают рассадник либерализма и только что не устраивают обыска в лабораторных столах. Все это мерзко и тяжело. Одна отрада — дела Женских курсов. Хоть и отнимают много времени, зато радость дают. Чувствуешь себя «проповедником», «светочем» и вообще прекрасным человеком. Простите-извините, совсем зарапортовался. Спешу себя оправдать. Разве гадкого человека возьмут в кумовья передовые родители? А я имел честь быть приглашенным. Шутки шутками, но растроган чрезвычайно. И до чего теперь смелая молодежь, какая решительная самостоятельность! Он — еще студент в Академии, она — на Курсах. Наукой оба увлечены донельзя, но жить-то почти не на что. Ну вот, позвали в кумовья. Устроили настоящую вечеринку, типично студенческую. Взволок я свое тучное тело под самую крышу, на четвертый этаж. Две каморки, битком набиты молодежью. Все как-то вместе и торжественно, и весело, и молодо… так молодо! Сколько благородных порывов, сколько мечтаний о собственной пользе! Слушаешь и сам молодеешь.
