Когда были испробованы все способы раздобыть денег, Мина обращалась ко Льву и Белле, которые хотя и неохотно, но всё же давали ей в долг. После многих неудачных попыток она вошла в долю в покупке такси и экспедиторского грузовика, работала в агентстве по продаже квартир и земельных участков и нашла наконец квартиру побольше, сняв в ней две комнаты. Ситуация стала стабильнее, когда украинец Е. Едвабурк, при посредничестве Мины купивший дом на бульваре Карлон, 7 (теперь это бульвар Франсуа-Гроссо), нанял ее управляющей небольшим семейным пансионом, который она же предложила открыть на трех верхних этажах здания. Возможно, Мина фактически была его компаньонкой, приобретая свою долю на деньги, полученные от продажи польских акций. Действовать от собственного имени она в любом случае не могла: по французскому законодательству иностранные граждане не имели права заниматься предпринимательством.
Пансион «Мермон» («мер» по-французски — «море», а «мон» — «гора»{189}) располагался неподалеку от православного собора Николая Угодника в пяти минутах ходьбы от моря. Кстати, здесь уместно опровергнуть легенду Гари, по которой мать крестила его в католичество или — еще один вариант — сама ходила в православную церковь. Это не так. И Гари, и его мать всегда оставались иудеями{190}. Из всей семьи только Дина, дочь Эльяса и Беллы Овчинских, венчалась с Полем Павловичем в православной церкви{191}.
В те годы бульвар Карлон и конец бульвара Гамбетта с великолепным садом, владельцами которого были король Вюртемберга и его супруга княжна Ольга, находились на окраине Ниццы. В этом новом и еще малозаселенном районе города русские эмигранты строили на пустырях виллы с садами из миндальных деревьев. Роскошное жилище князя Массены д’Эссерлинг соседствовало здесь с забегаловками для рабочих, одной из которых был «Кав Вашингтон» на углу улиц Вашингтон и Андриоли, где, помимо спиртного, можно было купить уксус, растительное масло и мыло. Порой там можно было увидеть за столиком юного Гари, увлеченно беседующего с графиней Кантакузин и Владимиром Апрельевым, бывшим офицером царской армии.
Роман и его мать занимали в пансионе каждый по комнате. Мина вставала в есть утра. Ей помогали две горничные, повар, а главное, секретарь из Литвы мадемуазель Якоби. Сделав укол инсулина от диабета и выпив чашку чая с первой за день сигаретой, она строевым шагом шла за продуктами для своих жильцов на улицу Данте, ще ее знал каждый торговец крытого рынка Бюффе. Говорившая с сильным русским акцентом, она безбожно торговалась, ругала товар и немедленно ставила на место всякого, кто назовет ее «мерзкой иностранкой». На несколько лет опережая события, заявляла, что ее сын — «офицер запаса и… он на вас хотел!»{192}.
Торговые ряды в Бюффе появились за три года до того, как Роман с матерью переехали во Францию, рядом с апельсиновым садом, принадлежавшим семейному предприятию Сеанс-Со, которое само продавало здесь молоко. Первые двенадцать лавочников, большей частью нищие эмигранты, развернули торговлю вокруг фонтана. Их покупателями были владельцы стоявших рядом роскошных вилл и отелей.
Занимаясь делами и держа в зубах мундштук с сигаретой, Мина часто мурлыкала песенку «Лиловый негр» Александра Вертинского{193}, написанную в 1916 году.
Вертинского Мина обожала. Этот постоянно гастролировавший актер, опереточный певец из Киева, который летом 1913 года приехал в Москву, понравился ей уже в киноролях; к тому же он был знаком с Иваном Мозжухиным. В 1915 году Вертинский начал сочинять песни и выступать с ними в кабаре. Перед публикой он появлялся густо набеленным под Пьеро; позже стал выходить на сцену в смокинге, но грим, так нравившийся зрителям, сохранил. Вертинский приветствовал Февральскую революцию 1917 года, но после октябрьских событий перебрался из столицы в Одессу, где оставался до 1919 года и имел шумный успех. В 1923 году Вертинский пел для русских в Бессарабии. Кроме того, он часто посещал Варшаву и пользовался там большой популярностью. С 1925 года Вертинский обосновался во Франции, но продолжал гастролировать и какое-то время держал ресторан на Елисейских Полях. Судя по всему, приезжал он и в Ниццу, поскольку в архиве Александра Мозжухина есть фотоснимок Вертинского 30-х годов в шезлонге на прибрежной гальке городского пляжа{194}.
Мина Овчинская (вторая справа в первом ряду) с жильцами своего пансиона «Мермон». Ницца.
Collection Diego Gary D. R.
Мина выделила сыну лучшую из тридцати шести комнат «Мермона». Именно здесь Ромен лихорадочно записывал свои первые литературные опыты, одновременно подыскивая себе французский псевдоним. Он был убежден, что если во Франции остаться Касевым, то тебя так и будут считать иностранцем. Единственным его устремлением было назваться французом и стать полноправным гражданином страны. Перестать быть эмигрантом — вот чего ему хотелось, напишет Гари в 1974 году в книге «Ночь будет спокойной».
Как тогда говорили, темная личность.
«Меня воспринимали так же, как сейчас воспринимают арабскую молодежь, и притом у моей страны не было „нефтяного престижа“».
Гари примерял на себя имена, похожие на те, которые читал на обложках книг в витринах магазинов: Сент-Экзюпери, Мальро (который станет его другом), Поль Валери, Малларме, Аполлинер, Монтерлан.
Он думал, не назваться ли Люсьеном Брюларом, что по внутренней форме близко к «Гари» и «Ажару», — тоже передает идею горения («брюле» по-французски означает «гореть»){195}.
Однажды желание Ромена сменить фамилию исполнится. Вот что он пишет о еврейских именах в «Пляске Чингиз-Хаима»:
Хотел бы заодно сделать еще одно замечание. Фамилии эти вам, несомненно, покажутся страшно нелепыми, и, быть может, у вас возникнет впечатление, что с убийствам этих людей немножечко уменьшилось количество нелепого в мире, так что если рассудить, то действие это имело в каком-то смысле положительный эффект. Позвольте объяснить. Не мы выбираем такие фамилии. В процессе расселения многие из нас оказались в Германии. Мы тогда звались «сын Аарона», «сын Исаака», et caetera, et caetera. Немцы, естественно, сочли, что нам нужны фамилии, но не столь неопределенные. И великодушно, с большим чувством юмора, наделили нас ими. Потому-то мы до сих пор и носим дурацкие фамилии, вызывающие смех. Человеку свойственно смеяться.
