24. 6. 1971. Как всегда тихо в кабинете Лосева. Речь зашла о том, что человек в себе должен найти руководство. Надо, чтобы самому нравилось то, что ты делаешь. «Ты сам свой высший суд.»
Я спросил А. Ф. о Пушкине.
Пушкин? Как поэт он неплохой, а как человек… он по натуре мещанин, вел себя в молодости как разгульный мальчишка. То пьянствовал, в 18 лет заработал белую горячку, с декабристами путался, а они его считали хлыщом, ненадежным. Он нигде никогда по-настоящему не служил, финтил, метался, менял увлечения… Потом женился, правда, имел много детей. Но тоже, семейный человек, сделал глупость, затеял дуэль… Это шпана. Выродившееся дворянство. Однако стихи — хорошие. Сделал он, правда, не так много. Вот вещь, «Борис Годунов». А то — стишки, две-три поэмки, читать нечего. Но одаренность большая… За что его люблю — за напевность, немногие имели такой дар. Поэтому когда спрашивают, проза у него или поэзия, то все-таки поэзия.
Был поэт не менее одаренный, Бальмонт. Он мог писать прямо набело; легчайший стих, воздушный. Пушкин и Бальмонт — нет, легче их, поэтичнее никто не писал, и в смысле стиха, и в смысле словотворчества.
А Есенин? Что в нем такого? Не выношу. Алкоголик безнадежный, имел 20 жен, от всех имел детей, и милиция его сколько раз на улице поднимала — не выношу…
Да, Блок — не менее одаренный, тоже спился. Он был по политическим убеждениям эсер, ему поручили при Керенском проводить следствие в царском дворце. Наивность, хотели найти какие-то обличительные документы. Он там
что-то описывал, возился с доносами. И тоже сдох сорока двух лет от пьянства. Я таких не люблю.
— А кого вы любите? Тютчева.
— Не слишком ли он далек от жизни?
От мещанства? Да, наверное. Такой же чистоты были Случевский[60], Минский, предсимволисты. Соловьев, Allegro. Тончайшие стихи. Фофанов[61]. Ну, это, конечно, не идеал, но хорошие, серьезные стихи. Из символистов многие хороши, конечно, и лучше всех Вячеслав Иванов, Данте 20 века. Ученый поэт, такой, что Пушкину не снилось. Простоту я не люблю. «Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда…» Ну что это такое?
Рекомендую, с Вячеславом Ивановым ознакомься, если еще не знаешь. Возьми его «Corardens», возьми… «Прозрачность», «Кормчие звезды». В эмиграции он написал «Свет вечерний», чудные стихи. Твое это мещанство и твой быт, которые преклоняются перед Пушкиным, — это глупость. Конечно, Вячеслав Иванов поэт для избранных, надо глубоко читать, уметь понимать. Каждый стих у него образ. А это?..
Я помню чудное мгновенье —
нет образа.
Передо мной явилась ты —
нет образа.
Как мимолетное виденье —
пошлый образ.
Как гений чистой красоты —
пошлятина.
Передо мной явилась —
банальность.
Рекомендую, с Вячеславом Ивановым ознакомься, если еще не знаешь. Возьми его «Cor ardens», возьми… «Прозрачность», «Кормчие звезды». В эмиграции он написал «Свет вечерний», чудные стихи. Твое это мещанство и твой быт, которые преклоняются перед Пушкиным, — это глупость. Конечно, Вячеслав Иванов поэт для избранных, надо глубоко читать, уметь понимать. Каждый стих у него образ. А это?..
Я помню чудное мгновенье —
нет образа.
Передо мной явилась ты —
нет образа.
Как мимолетное виденье —
пошлый образ.
Как гений чистой красоты —
пошлятина.
Передо мной явилась —
банальность.
Как гений — банальность, ничего не видит, никакого образа.
И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь —
гаже. Хорошее стихотворение, но — не поэтическое. Он издеватель, у него на все только пшик, ходит, поплевывает на всё:
Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Он уважать себя заставил И лучше выдумать не мог —
никакого образа.
Но, Боже мой, какая скука С больным сидеть и день и ночь Не отходя ни шагу прочь!
кончается тоже полной пошлятиной. Племянник сидит у постели больного дяди и думает, «когда же черт возьмет тебя» — что за сволочь! И так там всё.
Месье Жаке, француз убогий, Чтоб не измучилось дитя, Учил его всему шутя,
и так далее, проза и издевательство.
Его отец понять не мог… Бранил Гомера, Феокрита, Зато читал Адама Смита —
пошлятина и проза и издевательство. Над всем издевается. Только вот Татьяна более или менее прилично. Ленский — так он над романтизмом Ленского издевается. Отвратительное произведение, «Евгений Онегин», отвратительное. Кроме Татьяны, всё остальное пошлятина. Безобразие.
Ну, «Борис Годунов» конечно классика, серьезная вещь. Но ведь и тyт тоже над всем издевается. Митрополит жалкая фигура. Чтобы со слезами умолять царя, люди трут луком глаза. Так что это окружение царя все насквозь пошлое.
Только сам Борис Годунов сделан более серьезно. Но опять же: тема взята не по плечу, тема шекспировская, а что там шекспировского?
И так всё. Или быт, или пошлость, или наплевизм. Поэт хороший, но не настолько, чтобы я перед ним преклонялся. Эпиграммы эти дурацкие, до неприличия грубые, хотя сам-то он барин. Стремился к народу, и если бы не погиб на дуэли, это был бы Некрасов в 60-х годах. В то время как Лермонтов это был бы Достоевский.
Последнее занятие перед дачей, А. Ф. дает задание по 'Ьягуоцц («Послезаконию») Филиппа Опунтского. На полстранички вступление — или на страницу, — потом композиция диалога. Вступление: кому принадлежит сочинение, на основании чего мы так думаем; хотя это и не чисто философское произведение, тем не менее присоединение его к Платону идет с древности, и оно настолько характерно, что и все цитируют «Επινομίς» как платоновский. Сначала без заголовка пойдет вступление, а потом, когда перейду к композиции диалога, сначала введение, всего может быть три-четыре римских цифры, потом с абзаца — арабские, но с указанием номеров страниц. Может быть, будет заключение, а не будет — не надо.
Критические указания к «Επινομίς». Указать на что-нибудь новое, отметить термины новые, места неясные, 5 страниц. Или 4–6. Сам диалог очень маленький. А композицию дать подробно. Если критические замечания будут не в моем плане, тогда перепишем.
Мудрость в «Послезаконии» исключительно космическая. Всё должно подражать небу. В этой мудрости очень мало духовного и мало возвышенно личностного. Само-то небо, конечно, возвышенное, но в физическом смысле слова. Небо жилище богов, высокое, гармоническое, но духовности я в этом не вижу, личности нет, личность пробивается очень слабо. Чувство греха, слезы, покаяния, исповедь, интимность чувств — всё это чуждо Платону, и Плотину тоже. Но кое-что пробивается, например речь Алкивиада в «Пире»: «Сократ, ты мне жить не даешь, ты со мной всегда… От тебя некуда деться, ты мне противен, ты меня разоблачаешь, хотя…» — тут покаяние, исповедь, раскаяние, личность пробивается. Конечно, не сравнить с христианством. В христианстве человек гибнет в яме, вылезти сам не может, молит об искуплении. Христос его спасает. Тут и слезы, и исповедь. Открывается другой мир.
