Полемический накал, острота споров с предшествующим шолоховедением были таковы, что рукопись должна была проходить через издательские препоны тяжело. И кто знает, как сложилась бы ее судьба, если бы не доброе участие и заинтересованное внимание, которое проявили к ней писатели Николай Родичев, Владимир Туркин, Василий Росляков. Их поддержка помогла молодому автору справиться с помехами, книга увидела свет.
Конечно, работы В. Петелина о Шолохове не были чем-то обособленным, одиноким, словно пирамида в пустыне. В этом движении за подлинного Шолохова участвовали видные ученые – Л. Ершов, А. Хватов, Ф. Бирюков и другие их книги и статьи поддержали критический пафос В. Петелина. Вульгарно-социологические наслоения снимались в результате общей, коллективной работы. Да и сам Петелин кое-что уточнил, вышел к новым рубежам с тех уже далеких пор. Свидетельство тому – его новая книга «Михаил Шолохов. Страницы жизни и творчества» (1986), где, в частности, много и основательно говорится о Мелехове как трагическом герое, как выразителе глубинных народных чаяний, надежд, колебаний. «Через этот образ, – отмечает автор, – высвечивается общее и важное – сущность национального характера, в жесточайших испытаниях революции и гражданской войны сохранившего свое нравственное ядро, и возможности беспредельного шолоховского реализма».
В. Петелин подводит в этой работе итог своих тридцатилетних изысканий и учитывает богатый опыт советской науки последних лет, в том числе и такие важные публикации, как статья П. Палиевского «Мировое значение Шолохова» и книга К. Приймы «С веком наравне». Можно сказать, что всем своим опытом он возвращает читателю освобожденных от вульгарно-социологического грима героев Шолохова, показывает их в своем анализе такими, какими изобразил их в своих творениях сам великий писатель.
Наблюдателю со стороны, возможно, показалось странным, что после Шолохова критик обратился к Михаилу Булгакову. Тогда, в середине 60-х годов, многие видели в Булгакове фигуру достаточно спорную, не укладывающуюся в шаблонные представления о писателе советском. Но это был обман зрения. Более того: М. Шолохов и М. Булгаков, как это стало выясняться со временем, – центральные фигуры нашей литературы. Своими произведениями о Гражданской войне они как бы стягивают зияние, провал, образовавшийся в результате невиданных в истории геологических, тектонических сдвигов. Что такое булгаковские «Белая гвардия», «Дни Турбиных», «Бег»? Это словно бы вторая половина того цельного и пылающего революционного мира, где первая – великий «Тихий Дон». Помню, как известный ученый, знаток Шекспира и Мильтона, профессор P.M. Самарин радовался появлению в «Огоньке» статьи В. Петелина «Булгаков и «Дни Турбиных» (1969), говоря: «На нашей улице праздник». Писатель, в силу разных обстоятельств отлученный от литературы, которого литературоведы привычно обходили в своих трудах, посмертно возвращался к читателю.
Булгаковская тема в работах В. Петелина возникала не раз и особенно полновесно – в его книге «Родные судьбы» (1976) и недавней книге «Мятежная душа России» (1986). Одним из центральных является здесь большой очерк «Герои Булгакова», где анализ критика дополняется живыми впечатлениями от встреч, ныне ставших уже историей. Например, о беседах с женой писателя Любовью Евгеньевной Белозерской, давшей живой портрет Булгакова: «Впервые я увидела Булгакова на вечере, который устроила группа писателей-сменовеховцев, недавно вернувшихся из Берлина... Мне нравилось все, что принадлежало его перу. Вы не помните, в каком фельетоне он мирно беседует со своей женой и речь заходит о голубях? «Голуби тоже сволочь порядочная», – говорит он. Прямо-таки эпически-гоголевская фраза! Сразу чувствуется, что в жизни что-то не заладилось... После вечера нас познакомили. Это был человек лет 30 – 32, волосы светлые, гладко причесанные на косой пробор. Глаза голубые, черты лица неправильные, ноздри глубоко вырезанные, когда говорит, морщит лоб. Но лицо в общем привлекательное, лицо больших возможностей. Это значит, способное выражать самые разнообразные чувства. Я долго мучилась, прежде чем сообразила, на кого же он походил. И вдруг осенило меня – на Шаляпина! Одет был в глухую черную толстовку без пояса, «распашонкой». Я не привыкла к такому мужскому силуэту; он показался мне слегка комичным, так же как и лакированные ботинки с ярко-желтым верхом, которые я сразу окрестила «цыплячьими». Только потом, когда мы познакомились поближе, он сказал мне не без горечи: «Если бы нарядная и надушенная дама знала, с каким трудом достались мне эти ботинки, она бы не смеялась...» На этом же вечере он подсел к роялю и стал напевать какой-то итальянский романс и наигрывать вальс из «Фауста». Это было в начале января 1924 года...»
Любовь Евгеньевна рассказывала Петелину и о годах близости с Булгаковым – о жизни в «тереме-теремке», на антресолях бывшей гимназии, у сестры писателя Надежды Афанасьевны Земской, и в «голубятне» – покосившемся флигельке во дворе дома № 9 по Чистому переулку, где была написана пьеса «Дни Турбиных», и об истории создания веселой и злой комедии «Зойкина квартира», с огромным успехом шедшей в 1926 – 1927 годах в театре имени Вахтангова. Эти живые штрихи дополняют тот рельефный портрет Булгакова, который складывается под пером критика.
В. Петелин был одним из первых, кто стремился развеять легенду о Булгакове – «внутреннем эмигранте», показать его живой и многообразный вклад в движение нашей литературы. Он обосновывает закономерность успеха, какой вызывает сегодня у самой широкой аудитории проза и драматургия писателя – романы «Мастер и Маргарита», «Белая гвардия», «Театральный роман», многочисленные рассказы, пьесы. Возникает речь и об инсценировках булгаковских произведений: кинематограф чутко ощутил, какой клад таится для экранизации в этих вещах. Но, как это, увы, бывает слишком часто, сценаристы и режиссеры стремятся внести нечто свое, будто бы «улучшающее» или учитывающее «специфику кино», а на самом деле грубую и произвольную отсебятину.
На это, в частности, указывала в одном из своих писем к В. Петелину и Л.Е. Белозерская в связи с выходом на экраны инсценировки пьесы «Бег». Следует, мне кажется, привести отрывки из этого письма, опубликованного в том же очерке «Герои Булгакова»:
«Это моя любимая пьеса, и я считаю ее произведением необыкновенной силы, самой значительной из всей драматургии писателя. Вы поймете, с каким интересом я отнеслась к фильму.
Итак, «Бег» подвергся экранизации (подвергся операции, пишут в истории болезни). Авторы сценария понятия не имели о Константинополе тех лет, о его специфике, которая делает, должна делать достоверным кинозрелище. Однако, когда на «Мосфильме» несколько лет тому назад впервые возникла мысль о постановке «Бега» и осуществление ее предполагалось поручить Абраму Матвеевичу Роому, он, узнав, что я связана с Михаилом Афанасьевичем и, в частности, с этой пьесой, приехал ко мне и просил всесторонне осветить жизнь и быт Константинополя, если он займется этим фильмом.
