Мы прикинули, что если этот трактор снабдить маховиком хотябы из железнодорожного колеса, то расход топлива снизится почти вдвое, а производительность повысится в три с лишним раза. Трактор, снабженный маховиком, способен «с ходу» преодолевать резкие пики нагрузок, и будет выполнять работу на высокой скорости без остановок. Экономия получается бешеная!
Сельхозинститут выделил трактор и деньги. Мы же с Сашей должны были «по месту» рассчитать маховик с приводом на вал отбора мощности трактора и изготовить техдокументацию. Это работа зачлась бы Худай-Кули, как его диссертационная, а эксперимент пригодился бы и Саше. Вот мы с Сашей и вылетели из Домодедово в Ашхабад.
— А жара? — опасливо интересовались мы.
— Ай, нет! — отмахивался Худай-кули, — есть арык, есть кондиционер! А жары выше сорока — не бывает, иначе народ на работу не выйдет!
Мы тогда не поняли лукавства этой фразы. Оказывается, есть закон, по которому при температуре воздуха в сорок градусов и выше, граждане имеют право не выходить на работу, а зарплату при этом получают. Поэтому Партия приказала туркменской службе погоды не «поднимать» температуру воздуха выше 39,9 градуса. А когда мы, уже будучи в Ашхабаде, видели на термометре 58 в тени, хотя по радио объявляли все те же 39,5 градусов, мы были потрясены этим лицемерием. «Гиплер Ашхабад!» («Говорит Ашхабад!») — так начинало работу туркменское радио. А туркмены ворчали: «Гитлер в Ашхабаде! Сейчас он объявит опять тридцать девять с половиной градусов, хотя на улице все пятьдесят!».
В самолете было свежо и прохладно. «За бортом плюс тридцать девять градусов!» — объявили в салоне, когда самолет остановился на аэродроме. Открыли двери… и я попятился назад. Нет, это была даже не сауна, это была паровозная топка! Но нас вытолкали, и мы среди встречающих сразу заметили улыбающегося толстячка Худай-кули.
— Учитель! — закричал Худай-кули, и, взяв у меня портфель, заспешил к выходу из аэропорта. Саша, прикрывая голову газетой, семенил за нами. Мы сели в машину и поехали в город.
И тогда центр Ашхабада был красив, а сейчас, наверное, что и говорить! Чего стоит хотя бы, статуя Туркмен-баши, автоматически поворачивающаяся навстречу Солнцу! А еще говорят, что Туркмения — отсталая страна! Это у нас
— отсталая страна. Здесь я еще не видел памятника Ленину с рукой, протянутой, например, на Солнце днем, или на Луну ночью.
Зато в Красногорске я видел у заводоуправлений двух заводов, расположенных рядом, два памятника Ленину, указывающих руками друг на друга! Вот где отсталость-то, а еще спутники запускаем!
Худай-кули жил на самом краю Ашхабада. Перепрыгиваешь арык — и ты в пустыне! Пройдешь немного по пустыне, и не успеют у тебя расплавиться пластиковые подметки, как ты уже на границе с Ираном. Со страшным Ираном, где грозный аятолла Хомейни запретил все вообще, а вино и сексуальные излишества — в частности! Лежать бы нам с отрубленными головами, если бы самолет «промахнулся» и приземлился бы в Иране!
А в Туркмении тех лет все было разрешено — и в общем, и в частности! «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» — ведь тогда еще был СССР, и на все советский человек имел право…Из одного права, конечно же, «шубу не сошьешь», но и это хорошо. В Иране-то и прав не было!
В квартиру Худая-кули, которая находилась на последнем этаже пятиэтажного дома, вода практически не поступала. Но вместо воды мы пили сухие вина — «Фетяску» и «Семиллон», которые в магазине близ дома были в избытке. Местный народ вино не покупал, все пили только водку.
Иногда мы пили сквашенное снятое верблюжье молоко — «чал», которое Худай-кули постоянно привозил с базара. Этот «чал» напоминал заварной крахмал, которым крахмалят белье. Так как в быту уже появились порнофильмы, а также слухи о том, что мужиков там «заправляют» этим крахмалом, чтобы из них «сперма» лилась литрами, пить этот чал нам стало противно.
Но полностью мы отреклись от чала после похода на Ашхабадский базар. Там мы увидели, как из одной и той же глиняной кружки пили чал какие-то «дервиши», больные трахомой, и заправляли бидон Худай-кули. Никакой воды для мытья кружки на базаре, разумеется, не было.
А вообще у Худай-кули нам было весело. Специально для нашего развлечения хозяин пригласил жить в квартиру гитариста Ахмеда и певца — красивого мальчика лет пятнадцати — Бекназара. Жену свою с детьми он отправил в кишлак к родне, а музыкантов — наоборот, пригласил к себе. Спали они с хозяином вместе в маленькой комнатке без кондиционера. А я с Сашей — в прохладной и большой комнате с бесконечно работающим днем и ночью кондиционером.
Несмотря на то, что мне, как учителю, стелили постель на тахте, я, мучимый жарой, переползал на пол, где мы с Сашей, сгрудившись в одну живую кучу, спали прямо под кондиционером. Благо ко времени сна мы были уже настолько пьяны, что забывали про правила хорошего тона.
Музыканты, проходя по утрам мимо нашей «живой» кучи, в силу своей восточной испорченности, сделали ложный вывод о моей с учеником сексуальной ориентации. Мы поняли это по перемене смысловой направленности песен юного херувимчика Бекназара.
Дело в том, прямо с утра Худай-кули подносил мне с Сашей «по пиалушке» вина (каждая такая «пиалушка» — более пол-литра!). А музыканты тем временем садились, скрестив ноги, на пол и начинали свой концерт на целый день. Мы же полулежа (так как в квартире не было стульев, а стол был только для черчения) на циновке, пили вино, закусывая фруктами и вареным мясом. Ах мед бренчал на гитаре одну и ту же заунывную восточную мелодию, а гениальный мальчик Бекназар прямо с ходу экспромтом сочинял и тут же пел песни.
Сперва это были песни о том, как мудрый учитель, поднаторевший в науках, не жалея сил, день и ночь учит своих учеников, и особенно самого первого из них — Сашу. Тот же любит своего учителя и науку, которую с удовольствием изучает… и так далее, и тому подобное на целый день.
Но после ложного вывода о нашей сексуальной ориентации, при той же мелодии, слова песен Бекназара изменились лишь чуть-чуть. Но смысл! Если в предыдущих словах только одно слово — «учит», грубо говоря, заменить на слово «дрючит», или его сексуальный синоним, то будет ясен смысл новых песен Бекназара. Мы слушали-слушали, а потом с интересом спросили нашего хозяина Худай-кули, о чем это поет наш юный певец любви?
На что Худай-кули с восточной вежливостью пояснил нам, что любовь учителя к своему ученику и обратно обычно бывает столь велика и столь многогранна, что границ не знает. И стоит ли придавать значение метафоризированным словам поэта? Тем более, что на Востоке «это самое» пороком и не считается…
