Ушла Наталья Горбачева, тоже в 56 лет, – честный и бескомпромиссный искусствовед. Как хочется, чтобы больше никто не умирал! В молодости смерть – это что-то исключительное. А сейчас она занимает все больше и больше места в моей жизни.
И отец умер, оставил меня одну среди счастливых людей, с 12 лет я без отца, с клеймом безотцовщина-сирота. Когда малознакомые люди говорили обо мне «сирота», очень плохо становилось на душе.
Сейчас и Прохор сирота. Витя до 18 лет сына дотянул, лишь неделю до совершеннолетия его не дожил.
Иногда я думаю: а что, если б свозить Витю в санаторий, полечить – снизить давление, дать ему новую квартиру, чтоб имел все удобства под боком, чтоб не бегал в суды с портфелем по поводу аварийности дома, чтоб не нервничал из-за соседей-алкашей. И был бы он с нами сейчас. Верили его словам: «здоров как бык», «я живее всех живых!».
Витя был предан искусству, а главное – предан своим друзьям. Друзей у него осталось много. К ним всегда можно обратиться за помощью.
Выставка
Ленина, 11 – Станция вольных почт. Там Витя директорствовал. Туда я приезжала с сыном на экскурсию. Н. Монтана – сочная девица – на кассе встречала входящих. Иногда Монтана не пускала родню на выставку, говорила:
«Перерыв», или: «Витя спит».
Как-то раз мимо нее пронесли большую картину – она и не заметила. Еле поймали воров, – уже на улице Вайнера милиционер остановил ворюг и спрашивает: «Откуда картина у вас?» Тут подбежали гонцы с выставки и сказали: «Это наша». Вовремя подоспели. (А может, все это был розыгрыш?)
Я приезжала на трамвае, с ребенком на руках. Или на велосипеде, если без него. Там, на Ленина 11, Витя водился изредка с Прошей, а Эмилия Марковна подарила Проше куклу-волка, сшитую ее золотыми руками. У волка был серый нос, белые зубки и настоящие твидовые брюки на худых ногах…
Пока я смотрела новые картины, я и общалась с Витей. Помню, что дни стояли солнечные и теплые. Ленина, 11 – это всегда летнее время! Очень удивляли меня работы художников – их смелость, их безоглядность. Мне, скромной, закомплексованной мышке, какой я себе казалась рядом с этими творцами; мне, в основном сидящей дома с ослабленным после прививки ребенком, а на работе в ЖКО малюющей типичные политические и профсоюзные лозунги для завода, – все это раздолье было в диковинку. Тогда я так не могла рисовать, а сейчас – так уже и не актуально, все это искусство отошло в прошлое.
Завышенные критерии оценок и максимализм явно мешали жить мне лет десять после окончания художественного училища.
Надеялась я тогда, в конце 80-х, после развода с Витей, что правильно отстрою свою жизнь, что встречу огромную-преогромную любовь и она изменит все в моей жизни разом. Нет, большую любовь я так и не встретила. Нет, Витя, не встретила. Огромной и всепоглощающей – как в романах пишут – не увидела.
Самой большой любовью в моей жизни остался реальный человек, с реальными проблемами и недостатками. Не принц, а художник бедный, веселый. Эх, надо было присматриваться к жизни нашей по-другому, тщательнее. Но тогда мои желания говорили мне совсем иное. Императивно.
Мудрость-то приходит с годами!
Эх, судьбинушка. Русская судьба.
План сценария
Написан был этот сценарий для Андрея Санникова, когда Витя еще был жив. Андрей хотел снять телефильм, чтоб Вите помочь с жильем. Не успел. Фильм уже, конечно, не снять. Потому что Вити нет.
…Люди разные – все они с Ирбитской, там и Витя, в общей куче, – идут с ведрами на поклон – в соседний дом за водой, потому что в их доме все уже отрублено. Дом не то чтобы старый, в 1950-е годы построен, но аварийный – рушится на глазах. Как будто из одного песка был сделан.
У Вити сидят гости. Курят, беседуют. В комнате у Вити картины, самовары, чай, тусняк. Как писал картинки и как долго здесь жил, – рассказывают его друзья.
…Он гостей выводит в туалет во двор и при этом говорит, что мэни йеарз эгоу, сто лет назад, у них отключили канализацию и воду. А газ они сами попросили отключить, чтобы не взорваться случайно.
Вот тут бы погулять по дому и посмотреть «все его трещинки». Он самый странный из всего поселка. Ровно посередине, от просевшего фундамента до крыши, идет живописная трещина.
…У Вити есть куча документов, о которых кто-то должен рассказать внятно. С решением Чернецкого от 1994 года о сносе дома 10а. Почему дом не сносят, почему людям ордера не дают и все такое прочее. Рассказать подробно.
Кстати, за мэра А. М. Чернецкого, заботящегося о ветхом жилье, отдали голоса именно с этого избирательного участка.
Некоторые семьи уехали, приобретя кооператив. Те, кому некуда ехать, у кого нет денег на покупку квартиры, остались ждать переселения.
В первом подъезде в опустевших квартирах поселились бомжи. Витя в свое время был «трудным» подростком, летом беспризорничал. Но бывало, и фартило: гулял в 15 лет с генеральскими дочками в Крыму.
Ходил в Китай. Туда границу они удачно с другом перешли, а на обратном пути друга подстрелили наши пограничники, а Витю словили и посадили.
Показывал в альбоме фотографии: он и какой-то парень стоят в телогрейках. Говорил, это армия, – спецвойска такие. Но при этом, заметьте, форма без ремней.
Будучи постарше, жил на Финских коммунаров, в доме под снос, который тоже отстаивал, дожидаясь ордера на жилье. Там рисовал и устраивал выставки-квартирники. Витя – сирота. Рос в детдоме на ВИЗе, на Малоконном полуострове.
Роста он маленького – недоедал в послевоенные голодные годы, зато сыновья его выросли под два метра (хороший гормональный фон, говорят участковые врачи-педиатры).
На завтрак и ужин в детдоме готовили кашу – Витя ее не любил. А тому, кто первый съест кашу, хлеб с маслом давали. Умный пацан кашу комком прилеплял к столу, одним прихлопом снизу, и бежал за бутербродом. Ел бы кашу – был бы как сыновья, строен и высок.
Витя зимой хорошо учился, рисовал в изостудии, ну а летом удирал в угольном ящике под вагоном путешествовать по стране. И на крыше тоже ездил. Он и взрослым путешествовал – с ключом треугольным, без билета – хоть в Москву, хоть в Углич – легко, и друзей с собой возил за компанию – бесплатно.
«Я у него учился путешествовать без билета по стране на поездах», – сказал Ройзман (см. также его стих о Сортировке).
И я у него училась путешествовать, когда мы только познакомились. Кто при ключе, тот и путешествует. А ктото судится годами в судах районных за крышу над головой. Как Витя и его соседи с Ирбитской. А мог бы ведь Витя в любой миг в Израиль улететь, там бы жил, квартиру б дали – всем дают. Но кто б тогда стал центром притяжения художников и дам, и прочего люда в городе нашем, в том числе и туристов иностранных, если не Витя?
Рассказывал как-то Витя, что лежат дети в спальне – длинный ряд коек, и все воспитанники хором тихо твердят в унисон «Мама. Мама» (100 раз). Все детки мечтали, чтобы пришла мама. Поэтому и Витя ее искал, и, в отличие от многих нашел (каким-то чудом в 15 лет, и сильно обиделся, что она снова от него отказалась). Директор сказал ей – ребенок подвижный, горячий, плохо управляемый, вам с ним не справиться, не забирайте его, ему здесь лучше будет. Пусть здесь остается. И она послушалась. Витя говорил: трудно это – мать найти, и снова тут же потерять.
Но! Она ведь все-таки родила его и кормила до полутора лет, дала свою фамилию, а уж потом, когда стало невмоготу, – сдала в детдом. По фамилии он ее и нашел. Помогал ей. Даже брата Леню нашел, но тот прожил недолго – умер молодым, в 30 с чем-то лет, от пьянки.
Мать он называл Тамарой, просто по имени. Взрослым помогал ей, а пришла пора – похоронил на кладбище, что на Сортировке.
…Бомж лет 50, с собачкой, идет по улице. Нет, это не бомж, а это Витя в длинном черном пальто нараспашку рассекает улицу на пару с мордо-поцарапанным бультерьером. Так неважно он выглядит, лохмато-нестриженныйнебритый, что хочется назвать его бедным человеком. На самом же деле он – художник, известный на всю страну, от Владивостока до Москвы, работает хранителем в музее. «Нашего папаню все любят», – говорит сын.
Концовка фильма: взрыв дома, вернее, серия взрывов. А звук такой, словно бы нудно, противно и бесконечно долго лопаются петарды.
Компьютерная графика. В дом врезается бумажный самолет, и стены оседают, разламываются на куски… Снег, мусор и всякая мелочь медленно осыпаются наземь… (Это я написала за год до смерти Вити. – С. А.)
Снова идет быстрыми шагами, чуть прихрамывая, Витя Махотин, а дом стоит, как стоял. Не пострадал дом, – он – целый.
Виктор разворачивается к зрителю, вытаскивает из кармана носовой платок и машет в знак прощания, как старый моряк уплывающим айболитам. Титры «КОНЕЦ» на куче документов о сносе дома.
