«мнение», подписанное одним Филаретом (Дроздовым), и отзыв на него первоприсутствующего в Синоде митрополита Серафима.
Реакция Николая Павловича оказалась для графа Протасова вполне ожидаемой. Николай Павлович видел Церковь частью обширного государственного аппарата Российской империи и любое действие в обход законной церковной власти полагал подрывной акцией, угрожающей авторитету церковной власти, а значит – власти вообще и стабильности государства. В «деле о литографированном переводе» его возмутило именно это, а проблемы текстологии Библии его нисколько не занимали. В начале марта 1842 года Император высочайше одобрил отзыв митрополита Серафима и повелел, чтобы со всею строгостью было дознано и донесено Его Величеству, кто именно между начальствующими в Святейшем Синоде виновен в соучастии по этому делу, а также чтобы были «усилены меры к охранению книг Священного Писания в настоящем их виде неприкосновенно…». О протоиерее Павском и речи не было.
После изложения обер-прокурором повелений Императора члены Синода замерли в недоумении. Митрополит Киевский настаивал на том, чтобы в протокол непременно была занесена справка, что в Синоде вообще не было суждения об исправлении славянской Библии, что разговор об этом был в частной беседе двух товарищей на дому!
Святитель Филарет (Дроздов) сразу понял, против кого направлен удар. Бороться он не собирался, быть может, вспомнив евангельскую заповедь… Он мало-помалу успокоил соименника и убедил его не заводить тяжбы в Синоде на великий соблазн Церкви, не воздавать оскорблением за оскорбление, не гневаться, покориться. Чего стоило ему самому это смирение?
Однако в мае перед отправлением в свою Московскую епархию митрополит Филарет наедине высказал обер-прокурору свой взгляд на столь неожиданно и круто завернувшееся «дело о литографированном переводе», которое, по его мнению, следовало обычным порядком провести через Синод. Теперь же, после открыто заявленного государем неудовольствия, он лишился уверенности в полезности своего присутствия здесь.
– Что ж, вы разве не вернетесь в Синод? – спросил самодовольный граф.
– Прикажет государь – не могу ослушаться. А сам по себе не вернулся бы, – ответил митрополит.
– Почему? – опешил от такой откровенности обер-прокурор.
– Потому что так дело вести нельзя и опасно.
Но государь Николай Павлович больше не призовет его в Синод, хотя все же оставит за излишне самостоятельным митрополитом звание члена Святейшего Синода. А гордый граф, добившийся удаления двух строптивцев, вскоре все равно окажется вынужденным в синодальных делах прибегать к помощи и искать советов у московского Филарета Мудрого.
Владыка Филарет прибыл в Москву 18 мая 1842 года и сразу погрузился в епархиальные дела. Пришлось возражать жандармскому генералу Л. В. Дубельту, защищая право монашествующих и послушников на сбор подаяния как в своей, так и в чужой епархии. На запрос графа Протасова о вскрытии для медицинских целей тел людей, умерших в больницах по Причащении, митрополит ответил, что правил церковных на сей счет нет, но препятствие к вскрытию есть благоговение к Таинствам, а потому не дозволять вскрытие в день причащения или соборования елеем, вскрытия же тел священнослужителей не допускать вовсе.
Приехавший в Москву Андрей Николаевич Муравьев стал побуждать его к изданию собрания проповедей, заявив, что нашел для них издателя. Владыка не был уверен в необходимости публикации: «Все писал за один раз, в несколько часов, – объяснял он Муравьеву».
Неизвестно было и то, как воспримут это издание в Синоде… Но согласился. Издержки по изданию добровольно принял на себя московский купец А. И. Лобков.
После выхода первого тома в Синоде спохватились и поспешили предложить митрополиту издать его проповеди в Московской синодальной типографии. На это святитель Филарет ответил: поступил бы так, но «несколько из слушателей моих неоднократными настояниями убедили меня предоставить им сделать издание оных на их счет, и сего издания значительная часть уже напечатана. Справедливость требует оставить сие издание вне состязания с другим современным, дабы благорасположенные издатели не имели затруднения в возвращении своих издержек». На эту вежливую оплеуху ответа уже не было.
Он помнил о другом переводчике Священного Писания, архимандрите Макарии (Глухареве), в глуши Сибири не оставляющем пера, но помнил о нем и обер-прокурор.
Михаил Глухарев был одним из даровитейших и талантливейших выпускников Петербургской духовной академии при владыке Филарете. Приняв монашеский постриг и отправившись с миссионерской миссией на Алтай для просвещения языческих народов, отец Макарий с особенной силой осознал потребность в русском тексте Библии. Его проповедническая ревность смущалась тем, что новообращенные российские подданные из язычников, мусульман и иудеев, не зная церковнославянского языка, оказывались не в состоянии черпать наставления в христианском учении и христианской жизни из главного источника веры – Священного Писания. Он искренне не понимал причин остановки перевода Библейского общества и отказа от этого дела владыки Филарета.
В 1834 году отец Макарий прислал своему бывшему наставнику митрополиту Филарету письмо, в котором доказывал важность для Российской Церкви перевода всей Библии на русский язык и просил довести его мнение до церковного начальства. Владыка рассудил здраво и письму алтайского миссионера ходу не дал. Но пламенный проповедник сам принялся за перевод и начал с книги Иова, до которой довело свой перевод Библейское общество. Затем он решил перевести весь Ветхий Завет, взяв за основу еврейский текст Библии и используя переводы Библейского общества и известный ему перевод протоиерея Герасима Павского.
Архим. Макарий
(Глухарев)
В 1837 году он послал часть своей работы в Петербург с письмом на имя государя Императора, искренне полагая возможным убедить царя в важности предпринятого им труда. Конечно, его послание до Зимнего дворца не дошло, осев в Комиссии духовных училищ, о чем узнал митрополит Филарет. И 23 августа 1837 года он пишет архимандриту Макарию письмо столь же осторожное, сколь и откровенное, о полном переводе Библии на русское наречие: «Вы употребили немало труда на изложение сих мыслей, но посев Ваш пришел не на готовую землю и не во время сеяния. Сомнения о полезности перевода, доселе сделанного, и прекословия о достоинстве его или не прекратились, пли возникли вновь, так что продолжение сего дела более угрожало бы умножением сомнений и прекословий, нежели обнадеживало бы умножением плода духовного… Действуйте в уповании на Бога средствами, которые Он дал и которыми можно сделать довольно доброго…».
Однако отец Макарий пылал таким энтузиазмом и так твердо убежден был в правильности предпринятого им труда, что ослушался наставлений митрополита и продолжил перевод. 20 января 1839 года он направляет на имя государя новопереведенные книги и еще одно письмо, простодушно полагая, что первое где-то затерялось. На следующий год он приехал в столицу для лечения глаз и тут-то узнал, что переводы его находятся на рассмотрении у цензора. Вызванный в Синод, отец Макарий твердо заявил: «Я совершенно убежден в том, что полная Библия на русском языке для церковных
